В этих перечнях все названо, поименовано, без чего не может быть сознательного пересмотра себя, самопроверки, самоосуждения. Не может быть ни смирения, ни преодоления гордыни и самообожения, ни подвижничества, ни личного и общественного покаяния. Наконец, без этого не может быть ни возрождения, ни выпрямления духа. В этом смысле можно охарактеризовать духовность как практическую (не утилитарную) деятельность, тот опыт, посредством которых индивид осуществляет в самом себе преобразования, необходимые для достижения истины; как практическую деятельность по самосозиданию, самоопределению, духовному росту. Без нее невозможны ни самостоянье человека, ни величие его. Подчеркивание практического характера духовной деятельности и духовного поиска связано с тем, что правду, истину следует понимать так, как она была представлена, например, во внутреннем опыте В. С. Соловьева: не идеал, не «ценность», а реальность (см.: Аверинцев С. С., 2001. С. 413). Против утилитарной интерпретации духовности резко протестовал Г. Г. Шпет: «Только дух в подлинном смысле реализуется — пусть даже материализуется, воплощается и воодушевляется, т. е. осуществляется в той же природе и душевности, но всегда возникает к реальному бытию в формах культуры. Природа просто существует, душа живет и биографствует, один дух наличиствует, чтобы возникать в культуру, ждет, долготерпит, надеется, все переносит, не бесчинствует, не превозносится, не ищет своего. Христианская метафора духа — любовь... Утверждение, что любовь есть источник — и при том особенно глубокий и плодотворный — познания, творчества, красоты, так же истинно, как было бы истинно заверение, что плакучие ивы — источник полноводия озера, к которому они склоняются и роняют свои слезы. Дух — источник всяческого, в том числе и любви. Дух — не метафизический Сезам, не жизненный эликсир, он реален не «в себе», а в признании. «В себе» он только познается, в себе он только идея. Культура, искусство — реальное осуществление, творчество. Дух создается» (1989. С. 359). В связи с нашими бесконечными, часто импульсивными реформами и доктринами образования остановимся на том, о каком признании идет речь. Г. Г. Шпет отдает должное Жуковскому, который в большей степени, чем Карамзин, «подготовлял литературу нашу к сознанию ее бесполезности. Как бы ни казалось это качество духовной культуры внешним, до него надо дожить. <...> Есть ли, кроме русской, другая история, которая так определялась бы борьбою вокруг этого свойства культуры? И понятно, потому что это — борьба за европейское бытие или восточный анабиоз русского народа. <...> Недаром три смены интеллигенции, руководившей русской образованностью, суть три смены утилитарного ее направления: дух нам нужен был последовательно (в основном, разумеется, и типически) — для церкви, для государства, для народа, но не для себя самого, не для того, чтобы церкви, государству, народу — можно было жить в нем и им. Тут не государство, церковь и народ существуют для манифестации и воплощения духа, а дух должен работать на них. <...> — 290 —
|