|
Читаю в ее дневнике: "Я была очень правильным и ответствен¬ным ребенком". В школе пришлось испытать разочарование в друж¬бе. "Как-то в один из учебных дней мы пришли на последний урок, а учительницы не оказалось. Вероятно, она заболела. Мы подожда¬ли. Потом я предложила сходить к завучу, спросить, можем ли мы уйти домой. У меня не было ни грамма сомнения, что нас отпустят. Это была лишь формальность, для успокоения совести. Но все ребя¬та моего класса злобно зашипели на меня. Надо просто уйти, а то нам поставят замену и мы будем досиживать урок до конца. Мы по¬спорили. Моя подруга Галя была на моей стороне. Я решила сходить к завучу сама и в случае чего попросить замену. Поднялась по лест¬нице и уже за спиной случайно услышала грубые оскорбительные слова Гали по моему адресу. Она назвала меня сволочью, процедив это сквозь зубы. Этого я от нее никак не ожидала. Я, сама не своя, поднялась в кабинет завуча, спросила об уроке, и нас, как и предпо¬лагала Галя, официально отпустили. Я сошла вниз и сказала об этом одноклассникам. Я ни слова не сказала Гале, но мои отношения с классом стали усложняться. Галя настроила против меня всех, мне объявили бойкот. Два с половиной месяца со мной никто не разго¬варивал... Я плакала, хотела перейти в другую школу". 92 93 Раздел I Иной читатель, прочтя эти строчки, усмехнется. Подумаешь, правильная девочка. Экая невидаль — бойкот... Припомним, одна¬ко, что в античной Греции остракизм считался наказанием хуже смерти. Да и мы сами помним, к примеру, какой катастрофой обер¬нулось такое мщение для героини фильма Р. Быкова "Чучело". Мы как будто впервые узнали тогда, что такое детская жестокость и как она отзывается в душах людей. Эля не выдержала заговора молчания. Она написала о своих страданиях самой, как ей казалось, доброжелательной девочке Юле. Та понесла письмо Гале. А ведь Эля просила письмо о своем одино¬честве никому не показывать. Устроили коллективную читку. Какой удар по гордости и душевной ранимости. Второе предательство! Эля пишет, что, став студенткой Московского педагогического государ¬ственного университета, она и вовсе закрылась. Ее считали непро¬биваемой стеной. К несчастью, у Эли умер отец. Это завершило про¬цесс ее отчужденности. В начале терапевтической работы Эля написала в дневнике, что она ощущает себя воробьем, который сидит, нахохлившись, опус¬тив голову. Для достоверности она даже нарисовала этого воробья. Через две недели, излагая свои ощущения от аутотренинга, Эля за¬пишет: "Я в большом глиняном яйце. Во время аутотренинга и лек¬ции по психоанализу мне казалось, что на меня давят на уровне плеч стенки этого яйца..." — 69 —
|