|
Пуховиков положил несколько яиц в стакан, облил их из самовара кипятком и вновь расположился на кровати. – Знаете что? – сказал он оживленно, – пусть только придет хозяин, надобно вывести его на свежую воду… Должно быть, он тиран! Какую могучую девку и как запутал… А ведь по виду кроток… – Вот погоди, все выспросим! – поддакнул извозчик. И только что был составлен между Пуховиковым и фургонщиком этот, так сказать, заговор против хозяина, как на крыльце послышалось шлепанье резиновых калош, и скоро в комнате появился подсудимый; в одной руке держал он пузатенький графин с водкой и рюмку, торчавшую между пальцев, в другой у него была связка шамаек и под локтем прижат кусок хлеба. – Вот, господа, с дорожки позвольте попотчевать… Рыбки? своего вяленья, извольте-кось покушать! Рыбку и хлеб он как-то искусно, при помощи одной руки, сумел опустить на стол, а сам остался посреди комнаты с графином в одной руке и рюмкой в другой. – Позвольте вас просить! – сказал он, поднося рюмочку водки сначала Пуховикову, потом мне. Мы сказали: «После, теперь рано!» Не отказался только фургонщик. – Что ж это так? – обиженно говорил хозяин, – неужто уж мне за всю компанию одному придется претерпеть? – Пей сам-то! – сказал фургонщик. – Ну, видно, надо! Будьте же здоровы! С приездом! Хозяин медленно выпил одну рюмку за другой и, не выпуская ни графина, ни рюмки из рук, сел в старое безногое кресло, кое-как державшееся у стены. Поза его была такая: откинувшись к спинке кресла и наклонив голову к груди, он сидел как бы в задумчивости, расставив ноги, и на одном колене держал графин, а на другом рюмку… – Да! вот как, господа любезные, бывает на свете! Сказав это, он налил еще рюмку водки, выпил, крякнул, плюнул и опять поставил руки с графином и рюмкою в то же положение. – За твои труды, за твои, например, старания, за всякое попечение возьмут тебя же и огреют поленом по голове! Что же, хорошо этак поступать? Вопросительно взглянув на нас и, по-видимому, не желая ждать ответа, он опять выпил рюмку и все с теми же приемами. – А почему? – продолжал он, вопросительно взмахивая головой. – А пото-м-му, что нету строжайшего закона! Вот почему! По теперешним временам дозволяется бабам своевольствовать… Поди-ко, тронь ее пальцем! Что тебе скажет судья? «Да, виновен. Посадить его в часть». А посмотри-кось, что он окажет, ежели ты на бабу жалуешься? «Нет, не виновна, ступай с богом!» Вот нонешние права! Она тебя ограбит с любовником, обворует, разорит, осрамит, а ты – пикнуть не смей! Голову она тебе с плеч снесет – «нет, не виновна, иди гуляй!» (Следует поспешная выпивка двух рюмок сразу.) От этого-то и происходит вавилонское столпотворение!.. Теперича спрашивается: какая же мне награда, что я ее берег, например, уважал, поил, кормил, в наряды ее наряжал?.. Каждая копейка у меня кровью досталась! Вот все, что тут понастроено, каждая соломинка, все это от трудов! Чего только не пережито на веку! и все старался, чтобы как лучше, чтобы по-хорошему… Чего ей нехватало? Всего, что потребуется, было! И вещи, и золото, и серебро, и земчуг – все было!.. Или не уважал я? Оченно даже почитал и ходил за ней как за кротким младенцем: кажется, всю жизнь волоска не тронул (быстрая выпивка). И вот оказывается с агентом! Обобрала, как липку! Осрамила, разорила; всё выбрали с подлецом из сундуков: и вещи, и билеты, вв-сс-сё!.. Вот какую награду заслужил я за мои труды! А уж, кажется, как малого младенца берег: «Наденька, Наденька, ангел мой! не надобно ли чего? не чувствуешь ли ты какого беспокойствия? может быть, тебе какого варенья или что тебе требуется – ты только мне скажи!» Только, бывало, и слов моих. И вдруг – с прохвостом! Предалась со всеми детьми, оставила меня посереди пустыни!.. — 104 —
|