|
– Что тут делать? Надо! – Что ж, бери бумаги-то. Пойдем к попу. Благо следователь здесь. Нам что? Свое сделал, а там пусть их что хотят… У нас спина-то одна. – Надо идтить. Несмотря на просьбы священника прекратить все это цело, старшина и писарь, почти со слезами на глазах, принялись писать протокол, а священник и его жена, тоже со слезами на глазах, принялись показывать против старухи. – Секите, секите голову, отцы мои, виновна! – говорила старуха, рыдая. – Виновна! Запиши, Пантелей, – говорил старшина писарю и прибавлял: – Матушка! душа у меня у самого разрывается на части! Али я тебя не знаю? Я еще тебе – как ты у меня второго ребенка принимала – не отплатил. Родная! Ничего не сделаешь. Пантелей, пиши – «со взломом». – Боже мой! – восклицал писарь, настрачивая отличным почерком бумагу. – Что только делается… Со взломом! Да ведь это надо ее сажать в темную, боже! – Боже мой! – восклицал старшина. – Посадишь! Посадишь! Ах ты, боже мой! – Секите, рубите голову… – Ах, боже мой! Собирайся, Власьевна! Кабы это я – это правило требует. И за что? О боже мой, боже мой… Иван Куприянов приступил к этому делу с тем же сухим безразличием, которое составляет исключительную принадлежность людей, привыкших не разбирать своих личных симпатий. – Неужели ты начнешь дело?.. – спросил я у Куприянова. – Ни за что! – прервал он меня. – Пусть они (он указал на старшину и писаря) отнесутся формальной бумагой, иначе мне нет никакого дела. Бумагу формальную написали, а Куприянов тотчас же составил «протокольчик», как он выразился. При всеобщих сожалениях к старухе и при точном и аккуратнейшем исполнении требований долга, ни в грош не ставящего этих сожалений, мы отбыли из села обратно в город, причем на вопросы мои, что будет со старухой, Куприянов отвечал: – Уж там это дело прокурора. Я свое дело сделал, а там, что хотят, их дело. Долго я не виделся с Куприяновым. Но мне хотелось знать кое-что о старухе, и через месяц я зашел кнему. Куприянов встретил меня словами: – Поздравь меня, я назначен товарищем прокурора. Я поздравил. Объяснено было о количестве оклада, дальнейшей карьере и о прочем. Я выслушал все, но ничего не понимал. – Ну, как старуха? – спросил я. – Да! – вспомнил он. – Дело ее у меня. – Послушай, брат, ведь жалко старуху-то? – Да! ужасно жаль. – Что же ты? Куприянов пожал плечами и, помолчав, произнес: – Надо будет написать «легонькое» обвиненьице. — 206 —
|