|
– Хе-ххе-хе! – «Что ты, говорю, орешь!» Пробираюсь к спальне. Двери заперты. Надо лезть через перегородку. Думаю, стану на рукомойник, оттеда на стул. Только полез, братец ты мой, нога у меня и соскользни! Я на рукомойник верхом; рукомойник оборвался в таз; таз на пол. Стра-а-а-сть! Утром жена встала, видит лужи, думает: ребятишки. Схватила одного за вихор: дескать, просись, просись! А я-то лежу, помираю со смеху. И приятели залились смехом и потом продолжали пить чай молча. Вваливается толпа подгулявших мужиков в дырявых полушубках, свитах и, шурша своими одеждами, усаживается за стол. – Митряй, насупроти, насупроти садись. – Сядем-с, Яков Антоныч. – То-то. Здеся насупроти, говорю. – Благодарим покорно. – Левоша! – слышится через несколько времени. – Я так говорю: за что мы пропадаем? Левоша тупо смотрит в стол. – За что, я говорю, погибаем? Помрем все! – Все! Это уж шабаш! – Просшай! Просшайте, други милые! – Экой народ, – замечает иронически половой, подавая зажженную спичку какому-то дачнику в парусинном пальто, – как это мало-мальски попало ему, тут ему и смерть, и пропали да погибли, режут нас да обижают. Только у него и разговору. – Нет, во што! С мертвого возьмем! – кричал Яков Антоныч, царапнув в стол кулаком. – Возьмем! – Нешто нет? Сейчас издохнуть, возьмем! Мы по начальству. Что такое! Али мы… – Шалишь… э-э… – Я те, погоди! – произносит Левоша, прищуривая глаз и прилаживаясь курнуть папироску, причем держит ее обеими руками. – Это ты что подал? – орет дачник. – Коньяк-с. – Коньяк? – Так точно-с. – Свинья! – Как вам будет угодно. – Да вот так мне и угодно! Около стойки совершенно трезвый мужик, приготовляясь пропустить шкальчнк, рассказывает молодцу, как у него лошадей увели: – А какие животы-то! Сейчас издохнуть, за гнединького-то гурийский барин двести серебра давал! «Не тебе бы, говорит, Митька, ездить: во что!» Уж как приставал, как приставал, – все крепился. Ведь что такое; слава богу, нужды нету, а тут вот… – Все гордость! – Она! Она! – Как увели-то? – Да как уводят? Напали середь чистого поля: «вылезай-ка, друг любезный!» Отобрали рукавицы, кнут, все дочиста. Шапку было тоже норовили, да спасибо один заступился. «Нет, говорит товарищу, шапку ему отдай: вишь вьюга (перед масленой дело-то было). Отдай, говорит, а то чего доброго простудится, умрет: богу за душу ответишь». — 268 —
|