Эти три фразы, произнесенные безо всякого порядка, еще более придали Акулине любопытства. – А сама-то? – спросила она в изумлении. – Друг мой! – сказал охмелевший чиновник. – Она будет здесь! Ты ничего, ровно ничего не понимаешь! Тут Кыскин остановился и, сообразив всю запутанность своего положения, вдруг произнес: – Когда тебе говорят: стели в зале, следовательно, барыню ты не беспокой. Понимаешь? Акулина замолчала и стала делать то, что ей приказывали. Но и она вздохнула. Наконец в зале на диване была готова постель. Но Кыскин почему-то медлил идти туда. Он присел на сундук и вяло проговорил, обращаясь к жене: – Так-то, Маша!.. Ну-ну, что делать! Видно, бог указует нам окончание! А когда жена, решившаяся сразу переменить образ жизни, сказала ему весьма решительно: «пора спать!» – Кыскин предложил ей поцеловаться, говоря: «В последний раз!.. ведь пойми!» Когда же супруга поцеловала его, Кыскин долго еще не мог оставить ее, потому что плакал и вытирал слезы. Плакала также и жена. – Ну ступай, ступай! – проговорила она наконец, поспешно отирая слезы. – Маша! – произнес супруг. – Пора! Двенадцатый час!.. Ступай! будет! Наконец Кыскин должен был отправиться на новоселье. Но и тут он не утерпел и остановился в дверях. – Как ты думаешь, – сказал он, – затворять двери или так оставить – открытыми? Решено было оставить «так». Затем снова было предложено: не лучше ли будет, если диван поставить против дверей, так чтобы не было скучно и при случае можно было сказать слово? Решено было диван передвинуть по желанию Кыскина. Наконец кое-как все уладилось. Несколько минут продолжалось самое упорное молчание. Оба супруга, чувствуя себя в новом положении, не могли скоро уснуть; но, чтобы не подать друг другу подозрения в неудобстве новых помещений, старались притвориться спящими и оба молчали. – Маша! – робко проговорил, наконец, муж. – Гм? – Ты спишь? – Нет… не спится что-то… – И мне, брат, что-то не спится… – Новое место! – То-то я думаю… Не от нового ли в самом деле это места? – От нового. Спи! Снова настало молчание. На этот раз оно продолжалось дольше прежнего, потому что в голове Кыскина мелькнула такая мысль: «Ну а что если дадут прибавку?» И поэтому он долго думал о разных разностях до тех пор, пока в спальне жены не раздался шопот: – Иван Абрамыч! – Я, матушка? – Спишь? – Нет, что-то, милая ты моя, не спится… Я так полагаю: не от нового ли это места? — 187 —
|