|
– Ну, нет ли наливочки какой? Поищите там… – Наливки пожалуйте! – говорила дочь матери. – Слышала, – отвечала с горечью та. – Я к маменьке пойду-с? – вопросительно произнес сын. – Поди! – Вот подите же, человек вышел, – проговорил отец, кивнув головой на удалявшегося сына, – а я, признаться, совсем! не ожидал. – Что-о вы? – Именно говорю: опасался, не ожидал. Да я вам что скажу, – ближе придвигаясь к столу, произнес хозяин: – он было меня со свету сжил! Хозяин вопросительно смотрел на гостя. – Он какие со мной штуки делал: определил я его на службу прямо из училища. Учился он хорошо: из закона пять, и из других там… тоже слава богу! И начальники, случалось, ежели спросишь: как мол? – тоже все говорят: «Слава, мол, богу!»… Ну, думаем с женой: «Слава тебе, господи!» И вообще по науке, чистописание или что – не пожалуюсь! Ну только был этакой вялый, дробный. Думаю себе: придется кормить ни за что. Поместил его в свой стол. Только что же? Раз в именины приносит мне чашку. «Вот, говорит, тятенька, прошу принять посильный дар». – «Это ладно, говорю, где ты деньги-то взял?» – «Посильные, говорит, труды». И замялся. Ну я понял, порадовался, авось, думаю, облегчит бремя родительское. Почему же не брать хоть за справку или там за что? Бери! Ну хорошо; только что дальше! Приехал к нам гурьевский мужик. Вот стоим мы с ним в палатском коридоре и говорим промежду себя. Гляжу, мимо сынок идет, посмотрел так-то на нас и пошел. Немного погодя и я тоже пошел. Через час никак иду к этому самому мужику, авось, думаю себе, что-нибудь перепадет, – гляжу: навстречу сын. «Ты куда?» – «Никуда-с, говорит. А вы не к гурьевскому мужику?» – «Тебе на что?» – «Так-с. Если к нему, так не ходите-с: я получил». Как сказал он мне: «я получил», так я и обомлел. Как? у отца? сын? перебивать? «Ты как же, говорю, смел это сделать?» – «Виноват!» говорит. «Сколько же, говорю, ты, мошенник, взял?» – «Рубль сорок», говорит. «Подай, стервяк ты эдакой!» – «Тятенька!» говорит, и заплакал: жалко стало! Отодрал я его тут за виски, говорю: «Не перебивай! Сам собой как знаешь, а у отца ни-ни-ни! Помни: чти отца твоего!» Ну-с хорошо, прошло никак дня два. Опять такая штука; немного погодя – другая. И пошло-о-о! Верите ли, никак месяц домой с пустыми руками приходил. Да что ж это, думаю наконец, ведь этак, прости господи, и без куска хлеба не долго остаться? Что он меня, аспид эдакой, заморить, что ли, хочет? Не вытерпел: призываю, говорю: «Убирайся из нашей палаты вон!» – «За что же?» говорит. «За то, что я тебя видеть не могу. С глаз долой!» – «Тятенька, помилуйте!» – «Что миловать? говорю. Ну вот, говорю, ты скажи-ка мне, что ты меня с голоду хочешь уморить, что ли?» – «Помилуйте, тятенька, как можно!» – «Ну и убирайся, говорю, подавай просьбу за болезнию». – «Да, тятенька, говорит, я здесь обжился». Я так и обомлел! «Да мерзавец же ты! Я здесь сижу тридцать пять лет, три дюжины стульев под собой просидел: все это мне известно!» – «И мне, говорит, известно». Измучился я. «Да бери ты, говорю, где хочешь, только не препятствуй мне. Не мешайся в мои-то дела!.. Не мути моего покою! Что ты, как бес, между ног бросаешься! В дураки меня не ставь!» Нет, да и полно! – вымолвил хозяин, разводя руками, и понюхал табачку. — 174 —
|