|
– Изволишь видеть: сидим мы с портным вот здесь, вот… Портной-то из Орла, орловский… Только сидим мы, вдруг дверь отворяется и входит вот этот фитьфебель с собачкой… Вот он! – Кто с собачкой? – Мы-с! – кротко произносит фельдфебель, отирая кровавое лицо. – Продолжай!.. – Пришел он этта и садится. Я портного угощаю; сидим смирно; только фитьфебель-то, вот он, во!.. только он и говорит: «Какую вы, говорит, имеете праву орловских портных угощать?..» – «Как, говорю, какую праву?» – «А так, говорит, что он орловской породы, так ему с вами, мошенниками, не якшаться»… – Продол-лжай… – «По какому же это, говорю, случаю нам не знаться?» – «А по такому, что вы известные мошенники… Такая ваша порода, ибо и кличка у нас – „орловцы проломанные головы“ – тоже не очень-то подходящая статья». – «А вот лучше, говорю, извольте-ко ответить, на каком праве вы пса вонючего в горницу завели?» – «А это, говорит, мое дело!» Тогда я схватил этого пса-то, да, следовательно, псом-то этим по роже я его свиснул-с… В отместку он меня в глаз… И началось… Капитон Петрович, разбери нас! – Капитон Петрович, – заговорило кругом множество голосов, – он меня ударил! Я ничуть ничего… Капитон Петрович! – Стойте! молчать!.. – Они, Орловцы, народ пустой. – Молчать, говорю! Толпа снова затихла и с большим терпением дожидалась слов своего учителя. – Чья собака? – Моя-с! – Станови полштоф… – Да помилуйте, – начал было фельдфебель. – Станови! Фельдфебель покорился; толпа зашумела от удовольствия. Оракул еще раз остановил ее. – Я говорю – молчать! Кто первый дрался?. – Ударил первый точно что я-с… – Станови и ты… Угощайте всех! Толпа пришла в восторг; началась попойка. Через несколько времени оракул в люстриновом пиджаке сидел в углу, опустив голову на стол; против него почтительно помещался орловский портной. – Пой же, чорт тебя побери! – путая языком и с сердцем топая ногой, кричал оракул. Портной откашлянулся и начал фистулой: М-мы спокойствие имеем, Всё гуляем по горрамм… – Глупо! очень-очень глупо! – бормотал оракул, пошевеливая головой. – Пра-адалжай! В воскресенье мы говеем, Не едим лишь по будням… – Стой! Довольно! Поди, поцалуй меня!.. IIIЗа несколько минут пред окончанием этой сцены суда в сенях кабака показалась фигура чиновника: это был Иван Абрамыч. Фигура эта была огромного роста, с отекшими щеками, раскрасневшимися и даже посиневшими от жары. Из-под соломенного состарившегося картуза, с черным пятном на козырьке, выглядывали две косицы, наподобие кабаньих клыков; разжиревший и отвисший подбородок окончательно распластывал потные воротнички коленкоровой манишки и толстым слоем лежал на аляповатом воротнике парусинной накидки, плотно застегнутой у шеи. Из-под этой накидки взорам наблюдателя выставлялись массивные руки с кольцом, въевшимся в жирный палец, палка с медным набалдашником, значительная выпуклость желудка, отсутствие жилета и присутствие широчайших панталон чуть не кисейного свойства, в широких концах которых прятались носки сапог. По рассказам Зайкина Иван Абрамыч служил в какой-то палате столоначальником и, несмотря на свое чиновническое звание, был смертельным любителем разного рода состязаний, которых в нашем городе N тьма-тьмущая; здесь, не говоря о боях людей, бывают бои гусей, петухов, соревнования голубями, соловьями, канарейками; все это составляет предметы споров, пари и иногда драк, так как все подобного рода дела суть достояние людей страстных и натур художественных, да к тому же и «из простого звания». Особенною симпатиею Ивана Абрамыча пользовались бои кулачные. — 162 —
|