|
– Я не согласен на примирение, – поспешно проговорил Санин. – И я тоже не согласен, – повторил за ним его противник. – Ну так кричите: раз, два, три! – обратился фон Рихтер к растерявшемуся Панталеоне. Тот немедленно опять нырнул в куст – и уже оттуда прокричал, весь скорчившись, зажмурив глаза и отвернув голову, но во всё горло: – Una… due… e tre![118] Первый выстрелил Санин – и не попал. Пуля его звякнула о дерево. Барон До?нгоф выстрелил тотчас вслед за ним – преднамеренно в сторону, на воздух. Наступило напряженное молчание… Никто не трогался с места. Панталеоне слабо охнул. – Прикажете продолжать? – проговорил До?нгоф. – Зачем вы выстрелили на воздух? – спросил Санин. – Это не ваше дело. – Вы и во второй раз будете стрелять на воздух? – спросил опять Санин. – Может быть; не знаю. – Позвольте, позвольте, господа… – начал фон Рихтер, – дуэлланты не имеют права говорить между собою. Это совсем не в порядке. – Я отказываюсь от своего выстрела, – промолвил Санин и бросил пистолет на землю. – И я тоже не намерен продолжать дуэль, – воскликнул До?нгоф и тоже бросил свой пистолет. – Да сверх того я теперь готов сознаться, что я был не прав – третьего дня. Он помялся на месте – и нерешительно протянул руку вперед. Саннн быстро приблизился к нему – и пожал ее. Оба молодых человека с улыбкой поглядели друг на друга – и лица у обоих покрылись краской. – Bravi! bravi! – внезапно, как сумасшедший, загорланил Панталеоне и, хлопая в ладоши, турманом выбежал из-за куста; а доктор, усевшийся в стороне, на срубленном дереве, немедленно встал, вылил воду из кувшина и пошел, лениво переваливаясь, к опушке леса. – Честь удовлетворена – и дуэль кончена! – провозгласил фон Рихтер. – Fuori! (фора!)* – по старой памяти, еще раз гаркнул Панталеоне. Разменявшись поклонами с г-ми офицерами и садясь в карету, Санин, правда, ощущал во всем существе своем если не удовольствие, то некоторую легкость, как после выдержанной операции; но и другое чувство зашевелилось в нем, чувство, похожее на стыд… Фальшью, заранее условленной казенщиной, обыкновенной офицерской, студенческой штукой показался ему поединок, в котором он только что разыграл свою роль. Вспомнил он флегматического доктора, вспомнил, как он улыбнулся – то есть сморщил нос, когда увидел его, выходившего из лесу чуть не под руку с бароном До?нгофом. А потом, когда Панталеоне выплачивал тому же доктору следуемые ему четыре червонца… Эх! нехорошо что-то! — 200 —
|