|
В кармане шинели у Теглева Семен нашел альбомчик, с которым его господин не расставался. Но почти все листы были вырваны; уцелел только один, на котором стояло следующее вычисление: Бедняк! уж не оттого ли он и пошел в артиллеристы?* Его похоронили, как самоубийцу – вне кладбища, – и немедленно о нем позабыли. XVIIIНа другой день после похорон Теглева (я находился еще в деревне, в ожидании брата) Семен вошел в избу и доложил, что Илья желает меня видеть. – Какой Илья? – спросил я. – А наш разносчик. Я велел позвать его. Он явился. Пожалел слегка о господине подпоручике; удивился, что, мол, это с ним такое попритчилось… – Он остался тебе должен? – спросил я. – Никак нет-с. Они что забирали – всё сейчас выплачивали в аккурате. А вот что-с… – Тут разносчик осклабился. – Досталась вам одна моя вещица… – Какая такая вещица? – А самая вот эта-с. – Он показал пальцем на резной гребешок, лежавший на туалетном столике. – Вещица малой важности-с, – продолжал балагур, – но как я ее получил в подарок… Я вдруг поднял голову. Меня как светом озарило. – Твое имя Илья? – Точно так-с. – Так уж это не тебя ли я… намедни… под ветлою? Разносчик подмигнул глазом и еще пуще осклабился. – Меня-с. – И это тебя звали?… – Меня-с, – повторил разносчик с игривой скромностью. – Тут есть одна девица, – продолжал он фальцетом, – которая, по причине очень большой строгости со стороны родителей… – Хорошо, хорошо, – перебил я его, вручил ему гребешок и выпроводил его вон. Так вот кто был «Илюша», – подумал я и погрузился в философические рассуждения, которые я, впрочем, вам навязывать не стану, ибо никому не намерен мешать верить в судьбу, предопределение и прочие фатальности. Вернувшись в Петербург, я собрал сведения о Маше. Я даже отыскал доктора, который ее лечил. К изумлению моему, я услышал от него, что она умерла не от отравы, а от холеры! Я сообщил ему то, что слышал от Теглева. – Э! э! – воскликнул вдруг доктор. – Этот Теглев – артиллерийский офицер, среднего росту, сутулый, пришепетывает? – Да. – Ну, так и есть. Этот господин отъявился ко мне – я его тут в первый раз увидел – и начал настаивать на том, что та девушка отравилась. «Холера», – говорю я. «Яд», – говорит он. «Да холера же», – говорю я. «Да яд же», – говорит он. Я вижу, человек какой-то словно помешанный, с широким затылком, значит упрямый, пристает ко мне не с коротким… Всё равно, думаю, субъект ведь помер… Ну, говорю, отравилась она, коли вам этак приятнее. Он поблагодарил меня, даже руку пожал – и скрылся. — 167 —
|