XXКузьма Васильевич немедленно и снова на цыпочках устремился в потаенную комнатку. На диване, в белом платье с широким красным поясом, лежала Колибри и, закрыв нижнюю часть лица платком, смеялась без шума, но от души. Волосы свои она убрала на этот раз, заплела их в две тугие длинные косы и перевила красными лентами; вчерашние башмачки красовались на ее крошечных, крест-накрест положенных ножках; но самые эти ножки были голы: глядя на них, можно было подумать, что она надела темные шелковые чулки. Диван стоял иначе, чем накануне: ближе к стене; а на столе, на китайском подносе, виднелся толстобрюхий пестрый кофейник, рядом с граненою сахарницей и двумя голубенькими фарфоровыми чашечками. Тут же лежала гитара, и сизый дымок бежал тонкою струйкой с верхушки крупной курительной свечки. Кузьма Васильевич подошел к дивану и наклонился к Колибри, но, прежде чем он успел промолвить слово, она протянула руку и, не переставая смеяться в платок, запустила свои небольшие жесткие пальцы в его волосы и мгновенно растрепала его благоустроенный кок. – Это что еще? – воскликнул Кузьма Васильевич, не вполне довольный подобною нецеремонностью в обращении. – Ах ты, шалунья! Колибри приняла платок от лица. – Нехорошо так; этак лучше. – Она отодвинулась к одному концу дивана и подобрала ноги. – Садитесь… там. Кузьма Васильевич сел, куда она ему указывала. – Зачем же ты удаляешься? – промолвил он после небольшого молчанья. – Или ты меня боишься? Колибри свернулась в клубочек и посмотрела на него сбоку. – Я не боюсь… Нет. – Ты не должна меня дичиться, – продолжал наставительным тоном Кузьма Васильевич. – Ты ведь помнишь свое вчерашнее обещание поцеловать меня? Колибри обхватила свои колени обеими руками, положила на них голову и опять посмотрела на него. – Помню. – То-то же. И ты должна сдержать свое слово. – Да… должна. – В таком случае… – начал Кузьма Васильевич и пододвинулся было к ней. Колибри высвободила свои косы, которые она захватила вместе с коленями, и одною из них ударила его по руке. – Потише, господин! Кузьма Васильевич сконфузился. – Какие у нее глаза, у разбойницы, – пробормотал он как бы про себя. – Однако, – прибавил он, возвысив голос, – зачем же ты звала меня… в таком случае? Колибри вытянула шею, как птица… Она прислушивалась. Кузьма Васильевич перетревожился. – Эмилия? – произнес он вопросительно. – Нет. – Кто-нибудь другой? — 15 —
|