|
– Да, конечно, – начала Капитолина Марковна, – конечно, Танюша, тот, кто не умеет оценить тебя… кто решился… – Тетя, тетя, – перебила ее Татьяна, – помните, что вы мне обещали. Вы сами мне всегда говорили: правда, Татьяна, правда прежде всего – и свобода. Ну, а правда не всегда сладка бывает, и свобода тоже; а то какая была бы наша заслуга? Она нежно поцеловала Капитолину Марковну в ее белые волосы и, обратившись к Литвинову, продолжала: – Мы с тетей положили уехать из Бадена… Я думаю, для всех нас этак будет лучше. – Когда вы думаете уехать? – глухо проговорил Литвинов. Он вспомнил, что те же самые слова ему недавно сказала Ирина. Капитолина Марковна подалась было вперед, но Татьяна удержала ее, ласково коснувшись ее плеча. – Вероятно, скоро, очень скоро. – И позволите ли вы мне спросить, куда вы намерены ехать? – тем же голосом проговорил Литвинов. – Сперва в Дрезден, потом, вероятно, в Россию. – Да на что же вам теперь это нужно знать, Григорий Михайлыч?.. – воскликнула Капитолина Марковна. – Тетя, тетя, – вмешалась опять Татьяна. Наступило небольшое молчание. – Татьяна Петровна, – начал Литвинов, – вы понимаете, какое мучительно-тяжелое и скорбное чувство я должен испытывать в это мгновение… Татьяна встала. – Григорий Михайлыч, – промолвила она, – не будемте говорить об этом… Пожалуйста, прошу вас, если не для вас, так для меня. Я не со вчерашнего дня вас знаю и хорошо могу себе представить, что вы должны чувствовать теперь. Но к чему говорить, к чему растравливать… (Она остановилась: видно было, что она хотела переждать поднявшееся в ней волнение, поглотить уже накипавшие слезы; ей это удалось.) К чему растравливать рану, которую нельзя излечить? Предоставимте это времени. А теперь у меня до вас просьба, Григорий Михайлыч; будьте так добры, я вам дам сейчас письмо: отнесите это письмо на почту сами, оно довольно важно, а нам с тетей теперь некогда… Я вам очень буду благодарна. Подождите минутку… я сейчас… На пороге двери Татьяна с беспокойством оглянулась на Капитолину Марковну; но она так важно и чинно сидела, с таким строгим выражением в нахмуренных бровях и крепко сжатых губах, что Татьяна только головой ей кивнула и вышла. Но едва лишь дверь за ней закрылась, как всякое выражение важности и строгости мгновенно исчезло с лица Капитолины Марковны: она встала, на цыпочках подбежала к Литвинову и, вся сгорбившись и стараясь заглянуть ему в глаза, заговорила трепетным, слезливым шёпотом. — 252 —
|