|
– Можно войти к тебе? – послышался у двери голос Александры Павловны. Волынцев не тотчас отвечал и украдкой провел рукой по лицу. – Нет, Саша, – проговорил он слегка изменившим ся голосом, – погоди еще немножко. Полчаса спустя Александра Павловна опять подошла к двери. – Михайло Михайлыч приехал, – сказала она, – хочешь ты его видеть? – Хочу, – ответил Волынцев, – пошли его сюда. Лежнев вошел. – Что – ты нездоров? – спросил он, усаживаясь на кресла возле дивана. Волынцев приподнялся, оперся на локоть, долго, долго посмотрел своему приятелю в лицо и тут же передал ему весь свой разговор с Рудиным, от слова до слова. Он никогда до тех пор и не намекал Лежневу о своих чувствах к Наталье, хотя и догадывался, что они для него не были скрыты. – Ну, брат, удивил ты меня, – проговорил Лежнев, как только Волынцев кончил свой рассказ. – Много странностей ожидал я от него, но уж это… Впрочем, узнаю его и тут. – Помилуй! – говорил взволнованный Волынцев, – ведь это просто наглость! Ведь я чуть-чуть его за окно не выбросил! Похвастаться, что ли, он хотел передо мной, или струсил? Да с какой стати? Как решиться ехать к человеку… Волынцев закинул руки за голову и умолк. – Нет, брат, это не то, – спокойно возразил Лежнев. – Ты вот мне не поверишь, а ведь он это сделал из хорошего побуждения. Право… Оно, вишь ты, и благородно, и откровенно, ну, да и поговорить представляется случай, красноречие в ход пустить; а ведь нам вот чего нужно, вот без чего мы жить не в состоянии… Ох, язык его – враг его… Ну, зато же он и слуга ему. – С какой торжественностью он вошел и говорил, ты себе представить не можешь!.. – Ну, да без этого уж нельзя. Он сюртук застегивает, словно священный долг исполняет.* Я бы посадил его на необитаемый остров и посмотрел бы из-за угла, как бы он там распоряжаться стал. А всё толкует о простоте! – Да скажи мне, брат, ради бога, – спросил Волынцев, – что это такое, философия, что ли? – Как тебе сказать? с одной стороны, пожалуй, это, точно, философия – а с другой, уж это совсем не то. На философию всякий вздор сваливать тоже не приходится. Волынцев взглянул на него. – А не солгал ли он, как ты думаешь? – Нет, сын мой, не солгал. А впрочем, знаешь ли что? Довольно рассуждать об этом. Давай-ка, братец, закурим трубки да попросим сюда Александру Павловну… При ней и говорится лучше, и молчится легче. Она нас чаем напоит. — 170 —
|