|
– Я уже это, кажется, слышала от вас… Но позвольте спросить, какое отношение имеет ваша мысль о трех родах эгоистов к музыке, которую вы сейчас слышали? – Никакого, да я и не слушал музыки. – Ну, ты, батюшка, я вижу, неисправим, хоть брось*, – возразила Дарья Михайловна, слегка искажая грибоедовский стих. – Что же вы любите, коли вам и музыка не нравится? литературу, что ли? – Я литературу люблю, да только не нынешнюю. – Почему? – А вот почему. Я недавно переезжал через Оку на пароме с каким-то барином. Паром пристал к крутому месту: надо было втаскивать экипаж на руках. У барина была коляска претяжелая. Пока перевозчики надсаживались, втаскивая коляску на берег, барин так кряхтел, стоя на пароме, что даже жалко его становилось… Вот, подумал я, новое применение системы разделения работ! Так и нынешняя литература: другие везут, дело делают, а она кряхтит. Дарья Михайловна улыбнулась. – И это называется воспроизведением современного быта, – продолжал неугомонный Пигасов, – глубоким сочувствием к общественным вопросам и еще как-то… Ох, уж эти мне громкие слова! – А вот женщины, на которых вы так нападаете, – те по крайней мере не употребляют громких слов. Пигасов пожал плечом. – Не употребляют, потому что не умеют. Дарья Михайловна слегка покраснела. – Вы начинаете дерзости говорить, Африкан Семеныч! – заметила она с принужденной улыбкой. Всё затихло в комнате. – Где это Золотоноша? – спросил вдруг один из мальчиков у Басистова. – В Полтавской губернии, мой милейший, – подхватил Пигасов, – в самой Хохландии. (Он обрадовался случаю переменить разговор.) – Вот мы толковали о литературе, – продолжал он, – если б у меня были лишние деньги, я бы сейчас сделался малороссийским поэтом.* – Это что еще? хорош поэт! – возразила Дарья Михайловна, – разве вы знаете по-малороссийски? – Нимало; да оно и не нужно. – Как не нужно? – Да так же, не нужно. Сто?ит только взять лист бумаги и написать наверху: Дума; потом начать так: Гой, ты доля моя, доля! или: Седе казачино Наливайко* на кургане! а там: По-пид горою, по-пид зелено?ю, грае, грае воропае, гоп! гоп! или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, – такая чувствительная душа! – Помилуйте! – воскликнул Басистов. – Что вы это такое говорите? Это ни с чем не сообразно. Я жил в Малороссии, люблю ее и язык ее знаю… «грае, грае воропае» – совершенная бессмыслица. — 129 —
|