|
– Ну, Христос с ним, Феденька! – Да нет, маменька! не могу я равнодушно видеть… его да вот еще Пашенькинова слюняя… Шипят себе да шипят втихомолку! – Что такое тебе мой слюняй сделал? – горячо вступается Пашенька, которая до того уже привыкла к этому прозвищу, что и сама нередко, по ошибке, называет мужа слюняем. Митенька сидит и хмурит брови. Он спрашивает себя, куда он попал? Он без ужаса не может себе представить, что сказала бы княгиня, если б видела всю эту обстановку? и дает себе слово уехать из родительского дома, как только будут соблюдены необходимые приличия. Марья Петровна видит это дурное расположение Митеньки и принимает меры к прекращению неприятного разговора. – Ну, вы, петухи индейские! как сошлися, так и наскочили друг на друга! – говорит она ласково. – Рассказывайте-ка лучше каждый про свои дела! Начинай-ка, Феденька! Митенька думает про себя: «Господи, и слова-то какие: «петухи индейские»! да куда ж это я попал!» Сенечка думает: «А ведь это она не меня петухом-то назвала! Это она все Федьку да Пашку ласкает!» – Да что я скажу! – начинает Феденька. – Жуируем! – Да ты рассказывай! – настаивает Марья Петровна. – Недавно одну корифейку* затравили! – Что ты! – Уговаривали добром – не хотела, ну, и завели обманом в одно место и затравили! – Ах вы бедокуры! бедокуры! – говорит Марья Петровна, покачивая головой и вздыхая. – Тебя, Феденька, за эти проделки непременно в солдаты разжалуют, – очень серьезно замечает Митенька. – Еще что! – Ах, боюсь и я этого! боюсь я, что ты очень уж шаловлив стал, Феденька! – Так неужто ж им спуску давать! – Да уж очень ты неосторожно, друг мой! Чай, ведь она, Феденька, плакала! – Ну что ж… и плакала! смотреть, что ли, на ихние слезы! Марья Петровна опять вздыхает, но в этом вздохе не слышится ни малейшей укоризны, а скорее, какое-то сладкое чувство удовлетворенной материнской гордости. – Вот, если б он вздумал такую проделку сделать, – продолжает Феденька, указывая на Сенечку, – ну, это точно: сейчас бы его, раба божьего, сграбастали… нет, да ведь я позабыть не могу, каким он фофаном давеча ехал! – Ну, где уж ему! – Нет, маменька, – прерывает вдруг Сенечка, которому хочется вступиться за свою честь, – я тоже однажды имел случай в этом роде… – Полно! полно хвастаться-то! уж где тебе, убогому! Сенечка стыдливо умолкает и весь погружается в самого себя, он думает, что бы такое ему сказать приятное, когда маменька станет расспрашивать о его житье-бытье. — 315 —
|