|
– Ну, душенька, иногда, по-божески, нельзя и не простить! – замечает Марья Петровна. – Ну, уж нет, бабинька, зтак они так об себе возмечтают, что после с ними и не сговоришь! – Однако, душечка… – Нет, бабинька, нет! Я уж решилась никогда никому никаких снисхождений не делать! Потом Пашенька рассказывает, какой у них в городе дом славный, как их все любят и какие у Максима Александрыча доходы по службе прекрасные. – В прошлый набор, бабинька, так это ужасти, сколько Максим Александрыч приобрел! – говорит она. – Да, это хорошо, коли в дом, а не из дому! Ты, Пашенька, разузнавай под рукой про его доходы-то, а не то как раз на стороне метрессу заведет! – Что вы, бабинька, да я ему глаза выцарапаю! – Ах ты моя ягодка! Пашенька чувствует прилив нежности, которая постепенно переходит в восторг. Она ластится к бабиньке, целует ей ручки и глазки, называет царицей и божественной. Марья Петровна сама растрогана; хоть и порывается она заметить, по поводу Михея Пантелеева, что все-таки следует иногда «этим подлецам» снисходить, но заметка эта утопает в другом рассуждении, выражающемся словами: «А коли по правде, что их, канальев, и жалеть-то!» Таким образом время проводится незаметно до самого приезда дяденек. Наконец и они приехали. Феденька, как соскочил с телеги, прежде всего обратился к Пашеньке с вопросом: «Ну, что, а слюняй твой где?» Петеньку же взял за голову и сряду три раза на ней показал, как следует ковырять масло. Но как ни спешил Сенечка, однако все-таки опоздал пятью минутами против младших братьев, и Марья Петровна, в радостной суете, даже не заметила его приезда. Без шума подъехал он к крыльцу, слез с перекладной, осыпал ямщика укоризнами и даже пригрозил отправить к становому. – Милости просим! милости просим! хоть и поздний гость! – говорит ему Марья Петровна, когда он входит в ее комнату. – Я, милая маменька, выехал прежде всех… – А ты умей после всех выехать, да прежде всех приехать! – говорит Феденька. – Право, мы выехали со станции полчаса после него: думаем, пускай его угодит маменьке… Сеня! а Сеня! признайся, ведь тебе очень хотелось угодить маменьке? Сенечка улыбается; он хочет притвориться, что Феденька и его фаворит и что, по любви к нему, он смотрит на его выходки снисходительно. – Только на половине дороги смотрим, кто-то перед носом у нас трюх-трюх! – продолжает Феденька. – Ведь просто даже глядеть было на тебя тошно, каким ты разуваем ехал! а еще генерал… ха-ха! — 314 —
|