|
Авенирушка неосторожно осклабился; Прасковья Павловна, которая зорко за ним следила, заметила это. – Ты, кажется, смеяться вздумал? – спросила она его строго, – так я тебе еще докажу, подлец ты этакой, что значит барыню на смех подымать… вон с глаз моих, грубиян! – Я, сударыня, помилуйте… я ничего… как можно этакому делу смеяться! Этакому делу плакать должно! Прасковья Павловна несколько смягчилась. «Вот хорошие-то да благонравные все так говорят!» – подумала она. – Что же насчет барщины изволите приказать? – приставал староста. – Нет, Авенирушка, хоть я и знаю, что ты добрый, а приказывать не могу!.. Нет моих сил, Авенирушка! Очевидно, отношения ее с каждым днем становились тяжелее и натянутее. Самые ничтожные затруднения, которые в былые времена Прасковья Павловна разрешала одним взмахом руки, принимали теперь в ее воображении неприступные, чуть не чудовищные формы. Горькие, безотрадные мысли посещали ее голову во время безмолвного сидения у окна. «Как же теперь я кушанье сама себе готовить буду? – думала она, – я человек неженный…» Пробегал ли в это время мимо окна теленок, или петух, взобравшись на кучу навоза, громким голосом взывал к своим хохлатым подругам: «Стало быть, и это все – им! – думала Прасковья Павловна, – и теленочек, и курочка!» Проходила ли по двору девка Аришка, исправляющая в доме должность прачки, неся на плече коромысло, обремененное мокрым, сейчас только выполосканным, бельем: «Успокойся, милая! – думала сама с собой Прасковья Павловна, – успокойся, подлячка! не долго тебе мыть! скоро, очень скоро…» Но тут мысль ее запутывалась н, незаметно для нее самой, получала такие кудреватые разветвления, что не было никакой возможности уловить их. Даже преданная Акулина делалась в глазах ее чем-то вроде отогретой у пазухи змеи. – А ведь ты от меня сейчас же стречка дашь! – говорила она, когда Акулина, видя ее горесть и заботясь об ней, как о малом ребенке, приносила ей пирожка людского попробовать или соченька с молодым творожком отведать. – Христос с вами, сударыня! Куда мне, старухе, от вас зря бежать, ведь я вас еще эконьких знавала! Акулина отмеривала морщинистой рукой своей пространство на пол-аршина от земли. – Это нужды нет, что знавала! – продолжала неумолимая Прасковья Павловна, – я тебя насквозь, ехидную, вижу! Лучше, что ли, ты Феклушки-то? – Нашли с кем сравнить! ой, барыня! – А останешься, так еще хуже того будет! навяжетесь вы мне на шею, калеки да хворые! Чем бы за мной походить, ан еще я за вами ухаживать должна… чай, и Семка останется! — 234 —
|