|
То будто звезда на небе странная появилась: это значит – Маришка барыне хвост показывает; то будто середь поля мальчик в белой рубашечке невесть откуда взялся и орешки в руках держит и жалобненько так-то на всех глядит: это значит – Димитрий-царевич по душу Бориса царя приходил; то будто Авдей-кузнец, лежа на печи, похвалялся: «мне-ста, да мы-ста, да вы-ста» и все в том же тоне. Очевидно, что есть что-нибудь, а если что-нибудь есть, то еще очевиднее, что надо принять против этого «что-нибудь» неотложные и решительные меры, надо подумать о том, каким образом встретить невзгоду так, чтоб она не застала врасплох. Но как ни усиливалась Прасковья Павловна, как ни изощряла свои умственные способности, однако ничего, кроме розги, выдумать не могла. «Так бы, кажется, и перепорола всех», – думала она по временам, и думала совсем не потому, чтоб была зла, а единственно потому, что смысл всех завещанных ей преданий удостоверял ее в том, что в розге заключается глубокое нравственно-дидактическое таинство. Поступок Феклушки и Порфишки окончательно расстроил ее. «Как! – думала она, тревожно расхаживая по зале, – какой-нибудь скверный холопишка смеет говорить со мною, отставивши ногу вперед!» В это время истопник Семка, полукалека, полуидиот, явился в комнату, неся на спине беремя дров, которые с грохотом рассыпались по полу. «Вот и этот, чай, барином будет!» – полупрезрительно, полуиронически сказала про себя Прасковья Павловна, останавливаясь перед Семкой. – Семка! скоро и ты, чу, в баря выдешь! Семка бессмысленно засмеялся и замотал головой. Прасковье Павловне показалось, что он уже сочувствует Феклушке и Порфишке. «Нет, видно, во всех этот яд уж действует!» – подумала она и вслух прибавила: – Что ж, хочется, что ли, Семка? Семка загоготал и утерся рукавом своей пестрядинной рубашки. – Вон, подлец! – крикнула Прасковья Павловна и вне себя выбежала в девичью. – Девки! сейчас все до одной молитесь богу, чтоб этого зла не было!* – сказала она. Но не успели еще девки исполнить приказание ее, как к крыльцу подъехала повозка, запряженная тройкой лошадей. Оказалось, что приезжий был некто Гаврило Семеныч Грузилов, сосед Падейковой, служивший вместе с тем заседателем от господ дворян в М. уездном суде. Грузилов, хотя и находился в былые времена в военной службе, где, с божьею помощью, дослужился даже до прапорщичьего чина, но, за давно прошедшим временем, все, что было в наружности его напоминающего о поползновениях воинственности, улетучилось; и в нем, как он сам выражался, никаких военных аллюров не осталось, кроме некоторой слабости к старику-ерофеичу. Вообще, он принадлежал к числу тех благонравных мелкопоместных дворян, которые, в присутствии сильных и богатых помещиков, скромно жмутся в углу или около печки, заложив одну руку за спину, а другую приютивши где-то около пуговиц форменного и всегда застегнутого сюртука. — 228 —
|