|
– Врешь ты, паскуда! – сказала она, – станет преподобный к тебе, холопке, являться!.. Сослать ее, мерзавку, на скотный двор! Сделавши это распоряжение, Прасковья Павловна, однако, не успокоилась. Переходя от одного умозаключения к другому, она весьма основательно пришла к убеждению, что все эти штуки исходят не от кого другого, как от садовника Порфишки, которого уж не раз и не два заставали вдвоем с Феклушкой. – Так вот они об чем шушукались! – сказала Прасковья Павловна, – позвать ко мне Порфишку! Порфишку привели. Должно быть, ему уже было приблизительно известно, в чем должен заключаться предстоящий с барыней разговор, потому что он стал перед Прасковьей Павловной с решительным видом и, заложив руки за спину, отставил одну ногу вперед. Прасковью Павловну прежде всего поразило это последнее обстоятельство. – Где у тебя ноги? – спросила она, подступая к Порфишке. – При себе-с, – отвечал Порфишка, решившись, по-видимому, относиться к барыне иронически. – Я тебя спрашиваю, где у тебя ноги? – повторила Прасковья Павловна, все решительнее и решительнее подступая к Порфишке. – Не извольте, сударыня, драться! – отвечал Порфишка, не смущаясь и не переменяя позы. Прасковья Павловна была женщина, и вследствие того имела душу деликатную. При виде столь дерзкой невозмутимости деликатность эта вдруг всплыла наверх и заставила ее не только опустить подъятые длани, но и сделать несколько шагов назад. – Долой с моих глаз… грубиян! – сказала она, – не огорчай меня своим присутствием! Порфишка взглянул на барыню с какой-то грустной иронией, разинул было рот, чтоб еще что-нибудь высказать, но только пожевал губами и, вероятно, отложив объяснение до более удобного случая, вышел. Таким образом предположенное дознание не удалось. После объяснения этого Прасковья Павловна осталась в неописанном волнении. Надо сказать правду, что происшествие с Феклушкой вовсе не составляло для нее столь неожиданного факта, как это можно было бы подумать с первого взгляда. Давно уже по селам и весям носились слухи, бог весть кем и откуда заносимые, что вот-вот все Феклушки, Маришки, Порфишки и Прошки вдруг отобьются от рук, откажутся подавать барыне умываться, перестанут чистить ножи, выносить из лоханей и проч. Сначала Прасковья Павловна подозревала, что слухи эти идут от разносчика Фоки, который по временам наезжал в Падейково с разным хламом и имел привычку засиживаться в девичьей. Вследствие этого Фоке запрещен был въезд в деревню и в то же время приняты были и другие действительные меры к охранению нравственности дворовых. Но слухи не унимались; напротив того, как волны, они росли и высились, принимая, по обычаю, самые прихотливые и фантастические формы. — 227 —
|