|
В это время Пашенька вбежала в комнату, и, как видно, застенчивость не была одним из ее привычных качеств, потому что она, не ожидая приглашения, уселась в кресло с тою же непринужденностью, с какою сидела на крыльце. – Пашенька! – сказал Буеракин, – известно ли вам, отчего у нас на дворе сегодня птички поют, а с крыш капель льется? Неизвестно? так знайте же: оттого так тепло в мире, оттого птички радуются, что вот господин Щедрин приехал, тот самый господин Щедрин, который сердца становых смягчает и вселяет в непременном заседателе внезапное отвращение к напитку! – Какой вы все вздор городите! – сказала Пашенька, – какие там еще становые! – Но нужно же вам знать, Пашенька, кто такой господин Щедрин… посудите сами! – Известно, чиновники… – Конечно, чиновники; но разные бывают, Пашенька, чиновники! Вот, например Иван Демьяныч[145] чиновники и господин Щедрин чиновники. Только Иван Демьяныч в передней водку пьют и закусывают, а господин Щедрин исполняет эту потребность в собственном моем кабинете. Поняли вы, Пашенька? – А зачем же вы их пускаете, если они чиновники? – Нельзя, Пашенька! Они вот в Крутогорск поедут, его превосходительству насплетничают, что, мол, вот, ваше превосходительство, живет на свете господин Буеракин – опаснейший человек-с, так не худо бы господина Буеракина сцап-царапать-с. «Что ж, – скажет его превосходительство, – если он подлинно опасный, так сцапцарапать его таперича можно». – Да и то бы пора: всё глупости говорите. – Ну, а вы, моя умница, что сегодня делали? – А какие мои дела? Встала, на кухню сбегала, с теткой Анисьей побранилась; потом на конюшню пошла – нельзя: Ваньку-косача наказывают… – Вы, кажется, заврались, душенька? – А что мне врать? известно, наказывают… – И у вас, кажется, свой enfant terrible есть, как у Михаилы Степаныча! – сказал я. Буеракин сконфузился. – Потом домой пошла, – продолжала Пашенька, – на крылечке посидела, да и к вам пришла… да ты что меня все расспрашиваешь?.. ты лучше песенку спой. Спой, голубчик, песенку! – Так вот вы каковы, Владимир Константиныч! – сказал я, – и песенки поете? Буеракин покраснел пуще прежнего. – Да ты, никак, застыдился, барин? – продолжала приставать Пашенька. Но Буеракин молчал. – А еще говоришь, что любишь! Нет, вот наша Арапка, так та точно меня любит!.. Арапка! Арапка! – кликнула она, высовываясь в форточку. Арапка завиляла хвостом. — 215 —
|