|
Итак, вперед. Оседлаю я коня быстролетного, запрягу я его в саночки-самокаточки и поведу к нему такую речь: конь мой, конь ретивой! сослужи ты мне службу верную, понеси меня через долы, через горы, через поля и луга, понеси за моря-окианы, за синюю даль, в один миг облети степи-поля неохватные, леса-долины неоглядные! Пусть прольется передо мной море бездонное, немереное, море горького русского гореваньица, море бесконечно льющихся русских слез! Одним словом, помоги мне написать фельетон, в котором было бы ровно двенадцать столбцов и который одинаково понравился бы и читателям, и цензурному ведомству. Но стоит мой конь как вкопанный; стоит ретивой – не шелохнется, стоит – не бежит, ушми прядет, копытами землю роет. Га! или зачуял ты зверя лютого, зверя лютого-ненасытного?» Молчалин 2-й прочитал эти строки скандуя и с большим чувством. Я тоже, признаться, был тронут. – Это – подражание «Слову о полку Игореве», – сказал он, – и я должен сознаться, что мой фельетонист имеет на этот счет особенное какое-то чутье. Но Алексей Степаныч самым добродушным образом расхолодил наши восторги. – То-то вот и есть! – сказал он, – нас, чиновников, пустозвонами зовут; говорят, якобы мы из пустого в порожнее переливаем, а попробуй я, например, в докладе сряду и оседлать коня, и запрячь его в саночки-самокаточки, – ведь директор-то, поди, в отставку велит мне подать! – Чудак ты, братец! ведь это уж размер старинных русских песен таков! – попробовал выгородить своего сотрудника Молчалин 2-й. – Все же, мой друг! Конечно, не всякое лыко в строку, а все-таки поостеречись не мешает. Ну, да ведь нецензурного тут нет – стало быть, продолжай! Посмотрим, какого еще там зверя лютого конь твоего фельетониста зачуял? Господи! и коня-то никакого у него нет, на извозчике, чай, как и мы, грешные, ездит – а тоже: конь мой, конь ретивой!.. Проказники вы, господа литераторы! – «Ах, зачуял ты того зверя ненасытного, что сосет-грызет нашу нужду народную, горьким горем по земле русской порскает, над мужицкою беднотой посмеиваючись, мужицкими слезьми упиваючись! В деревню тот зверь зайдет – огнем-полымем деревня загорается; в поле заглянет – засыхают злаки добрые; в стадо прибежит – падают-мрут бедные коровушки!» Молчалин 2-й не выдержал и заплакал. – Ты чего, спрошу тебя, рюмишь? – обратился к нему Алексей Степаныч. – Так, братец! взгрустнулось! невеселую ведь картину представляет наша бедная Русь православная! Он закручинился, склонил голову набок и как-то нелепо запел: — 77 —
|