|
Назад возвращались все Разумовы вместе. Гаврило Степаныч, идя дорогой, обдумывал, объясниться ли ему с Степой, или нет. Ежели объясниться – пожалуй, и узнаешь, да еще хуже будет; ежели не объясниться… но что же может быть мучительнее тайны, которая легла между отцом и сыном! Вот уж сколько месяцев он изнывает под игом этой тайны – неужто и вперед так будет? Мало, видно, страданий на его долю послано, мало насильственной праздности, мало одиночества, старческих недугов – нет, нужно прибавить к этому что-то неслыханное, неизъяснимое, что разом погребло все старческие упования, что в один миг затушевало все перспективы, кроме одной: перспективы могилы… – Хоть бы смерть… ах, кабы смерть! Наконец он предпочел-таки объясниться, чем продолжать пить отраву капля по капле. – Что ты так вдруг из-за стола вышел? – обратился он к Степе. – Я?.. так… я – ничего… – Нет, ты не ничево?кай, а говори прямо: разговор мой тебе не понравился? – Я, папенька… ах, папенька, право бы, я на вашем месте не вспоминал… – с трудом проговорил Степа. – Об чем не вспоминал? – Об этом … – А! так вот оно что! То-то я… Скажи, пожалуйста, что же в моем разговоре тебе не по нутру? – Ах, папенька, разве я могу! Гаврило Степаныч горько усмехнулся и с минуту помолчал. – Нынче молодые люди… – начал было он, но, как бы что-то вспомнив, поперхнулся и продолжал задавленным голосом, – так, значит, ты… пре-зи-ра-ешь? – Ах, нет! Папенька! умоляю вас! оставьте! оставьте этот разговор! Я не буду… я был глуп! это не мое дело! Я никогда, никогда ничем не выражу! – Стало быть, во всяком случае… ты не одобряешь? – безжалостно настаивал Гаврило Степаныч. – Папенька! ради бога! – Да ведь я же по сущей совести поступал! Выслушай, рассуди, пойми! По сущей совести ! VIIОбъяснение это, однако ж, не раскрыло сердце, а, напротив, как будто заперло их. Старик Разумов был подавлен и в то же время чувствовал себя глубоко оскорбленным. Он относился к Степе без раздражения, но переменно, как бы боясь навязываться; Степа, с своей стороны, в присутствии отца сидел опустивши глаза. Ко всему этому, Ольга Афанасьевна, не понимая, в чем суть, и думая, что Гаврило Степаныч, по-старчески, почувствовал оскорбленным свое авторское самолюбие, приставала к Степе, чтоб «он попросил у папеньки прощения», и это выходило тем нелепее, что иногда она надоедала с своими приставаниями в присутствии самого старика Разумова. В первый раз в жизни рассердился на нее Гаврило Степаныч. — 413 —
|