|
– Вот так важно! – И что? после того у нас с ней было! что? только было! Только сказывать не велела! – То-то ты и помалчиваешь! – Тебе-то! Тебе я все одно что отцу духовному! Только ты уж помалчивай, Христа ради! В это время дорога сделала крутой загиб, и кучерявинская усадьба снова очутилась у нас в глазах, как на ладони. – Сахарница! – завыл опять ямщик. – Сахарница-то сахарница, а уж выжига какая – не приведи бог! – обратился ко мне Софрон Матвеич. – Ты только погости у ней – не выскочишь! Все одно что в Москве на Дербеновке:* там у тебя бумажник оберут, а она тебя напоит да вексель подсунет! – И сходит с рук? – Ничего. Взыщет деньги – и полно. Хоть – и опять приезжай гостить, и опять допоит до того, что вексель подпишешь! И везде ей почет, все к ней ездят, многие даже руки целуют. Теперь, слышь, генерала Голозадова обсахаривает. – Это кто? фамилия, что ли, такая?* – Древняя, сказывает. Еще дедушки его кантонистами были. Вон и усадьба его, вон на горе! Недавно у нас поселился, а уж мужичок один от него повесился. – Как так? – Да пустосвят он и кляузник, Голозадов-то. На всех прошения пишет, и хоть нигде ему, ни в каких местах, резону нынче не дают, а он все пишет. Ну, и изымал он, этта, мужичка в потраве, и пошла у него мельница в ход. К мировому – отказ, на съезде – отказ. В Сенат, в Петербург – там прицепу выдумали, велели сызнова судить. Опять к мировому, к другому, за сорок уж верст – отказ; на съезд – отказ; в Сенат – прицепу выдумали, в третий раз судить велели. Намеднись еду: на четырех подводах народ встречу едет. «Чьи такие?» – «Генерала Голозадова, говорят, свидетелей из города везем». – «Решили ли дело-то?» – «Чего, говорят, решать: Андрей-то Герасимов удавился!» – Однако, брат, это штука! – Да уж где только эта кляуза заведется – пиши пропало. У нас до Голозадова насчет этого тихо было, а поселился он – того и смотри, не под суд, так в свидетели попадешь! У всякого, сударь, свое дело есть, у него у одного нет; вот он и рассчитывает: «Я, мол, на гулянках-то так его доеду, что он последнее отдаст, отвяжись только!» – Ну, этого, по крайней мере, не уважают, ты говоришь? – Покамест еще не уважают; а вот как один повесится, да другой повесится – не мудрено, что и уважать будут! – А там вон, влево, чья усадьба? – Талалыкина господина. Он у нас в те поры, как наши в Крыму воевали, предводителем был да сапоги для ополчения ставил. Сам поставщик, сам и приемщик. Ну, и недоглядел, значит, что подошвы-то у сапогов картонные! — 185 —
|