|
– Оставьте меня… Поезжайте куда вам угодно. Я остаюсь с Сеней и вот с… m-r Лопатиным. Я хочу душу отвести… от вас! – вдруг вскрикнула она, видя, что Бессонов хочет сказать еще что-то. – Вы опротивели мне. Оставьте, уезжайте… Он резко отвернулся и вышел, не простясь ни с кем. – Так лучше… без него… – сказала Надежда Николаевна и тяжело вздохнула. – Отчего вы вздыхаете, Надежда Николаевна? – спросил Сенечка. – Отчего? Оттого, что то, что позволено всем этим калекам (она движением головы показала на теснившуюся вокруг нас толпу), то не должен позволять себе он… Ну да все равно, тоска, надоело все это. Нет, не надоело, хуже. Слова не подберешь. Сенечка, давайте пить? Семен жалобно взглянул на меня. – Вот видите ли, Надежда Николаевна, и рад бы, да нельзя; вот он… – Что ж он? И он с нами выпьет. – Он не станет. – Ну, так вы. – Он не позволит. – Это скверно… Кто же вам может не позволить? – Я дал слово, что буду его слушаться. Надежда Николаевна внимательно посмотрела на меня. – Вот как! – сказала она. – Ну, вольному воля, спасенному рай. Если не хотите, не нужно. Я буду одна… – Надежда Николаевна, – начал я, – простите, что при первом знакомстве… Я почувствовал, что румянец заливает мне щеки. Она, улыбаясь, смотрела на меня. – Ну, что вам? – При первом же знакомстве я просил бы вас… не делать этого, не держать себя так… Я хотел просить вас еще об одном одолжении. Лицо ее подернулось грустью. – Не держать себя так? – сказала она. – Боюсь, что я уже не могу держать себя иначе: отвыкла. Ну, хорошо; чтобы сделать вам приятное, попробую. А одолжение? Я, заикаясь, путаясь в словах и конфузясь, рассказал ей, в чем дело. Она внимательно слушала, уставив свои серые глаза прямо на меня. Напряженное ли внимание, с каким она вникала в мои слова, или что-то другое придавало ее взору суровое и немного жестокое выражение. – Хорошо, – сказала она наконец. – Я понимаю, что вам нужно! Я и лицо себе такое сострою. – Можно без этого обойтись, Надежда Николаевна, лишь бы ваше лицо… – Хорошо, хорошо. Когда же мне быть у вас? – Завтра, в одиннадцать часов, если можно. – Так рано? Ну, так, значит, надо ехать спать ложиться. Сенечка, вы проводите меня? – Надежда Николаевна, – сказал я, – мы не условились еще об одной вещи: это ведь даром не делается. – Что ж, вы мне платить будете, что ли? – сказала она, и я почувствовал, что в ее голосе звенит что-то гордое и оскорбленное. — 127 —
|