|
Пора, пора – давно пора – пересмотреть наше отношение к дураку. Он мудрец. Может быть раньше это было трудно понять, но теперь, когда вся Россия вывернулась наизнанку и сидит на чемоданах и узлах, – мы многое должны пересмотреть и переоценить. Впрочем, если быть искренним, то за «бывшего» дурака, а ныне мудреца я распинаюсь не без тайной цели: попутно я хочу оправдать и себя, потому что отныне я тоже решил «улыбаться на похоронах»… Первый день в Константинополе*…Я забрал с парохода свои вещи, сел в лодку и поехал к Галатскому берегу. И едва лодка клюнула носом каменную плиту пристани, и едва в лодку свалился живой клубок разнокалиберных тел – я понял, что меня здесь знают. Потому что так орать и спорить из-за сомнительной чести тащить мои чемоданы могут только люди, искренно чтущие любимого писателя. Эти восточные поклонники быстро расхватали мои вещи – и мы понеслись в голубую неизвестную даль, короче говоря, на Перу, а еще короче говоря, в ту маленькую комнату, которую мне наняли заранее. На Пере среди грохота и гвалта меня остановила какая-то божья старушка – столь же уместная тут, как цветочек незабудки в пасти аллигатора. – Что вам, бабушка? – Голубчик мой, а где ж тут турки? – Которые? – Да ведь это, чай, Турция. – Чай, она. – А чего ж турка ни одного нет? Чтобы успокоить эту мятущуюся душу, я ткнул пальцем в какого-то господина в феске, свирепо пожиравшего слоеную дрянь с лотка. Это был единственный турок на горизонте. – Вот этот? Вы чего ж, батюшка, в германскую войну давеча втемяшились? Турок пожал плечами и отвечал: – Эх, тетя! Нешто не признали? Вместе на «Сиаме» из Севастополя ноги уносили… И обернулся к продавцу: – Комбьен сетт гато? – Бешь груш. – Олл райт. А риведерчи, тетушка. Как во время настоящего приличного столпотворения – все говорили на всех языках. Однако больше всех ухо улавливало французский язык. Говорили на нем беженцы так, что даже издали слышался густой запах нафталина, как от шубы, которая долго лежала в сундуке без употребления и которую наконец-таки извлекли на свет Божий и стали перетряхивать. Около ресторана Сарматова я слышал такой диалог. Господин сделал испуганное лицо и, подбирая французские слова с таким страхом, с каким неопытная барышня впервые заряжает револьвер, спросил прохожего: – Комм же пуве алле дан л'амбассад рюсс? Спрошенный ответил: – Тут-де сюит. Вуз алле ту а гош, а гош, апре анкор гош, е еси будут… гм… черт его знает, забыл, как по-ихнему, железные ворота? — 42 —
|