|
Наконец Валя пустила в блюдце пузыри, отвернулась от него и спросила: – А у тебя дитев нету? – Нет, – сказал Громов. – А отчего? – Так, не водятся они у меня… – уклончиво ответил Громов. – Он их жарит в сметане и ест, – вмешался Клинков. – Очень любит их. Только на сковородке. – Ну хоть ребенка-то ты можешь оставить в покое! – с некоторым раздражением сказал Громов. – Что это значит «хоть»? – спросил Клинков. – А кого я еще не оставляю в покое? – Взрослых. Но они могут сами за себя постоять, а это – ребенок. – А ну вас к черту, – вдруг рассердился Клинков. – Мне Марья Николаевна нравится, и я прямо высказываю это ей. Думаю, в этом нет ничего обидного. А вы чувствуете то же, но с пересадкой: ты изливаешь свою благосклонность на невинное дитя, Подходцев корчит из себя заботливого опекуна… – Тссс! – засмеялась Марья Николаевна. – Я вовсе не хочу быть яблоком раздора. Вы все одинаково милые, и нечего вам ссориться… – Впрочем, может быть, я тут и лишний, – кротко и задумчиво сказал Клинков, впадая в лирический тон, – так вы мне в таком случае скажите – я уйду. – Нет, ты должен быть здесь, – строго сказал Подходцев. – Почему? – Потому что сор из избы обычно не выносится! – А у тебя глазки закрываются? – спросила Валя, по-прежнему внимательно изучая лицо Громова. – На многое, – усмехнулся Громов. – Закрываются, я спрашиваю? – О, еще как! – А ну, закрой. Громов закрыл. – Так же, как у меня, – пришла в восторг Валя. – А сказки ты знаешь? – Я-то? Знаю, да такие все ужасные, что не стоит и рассказывать. Очень страшные. – А ты расскажи! – Это нам легче легкого. Ну, о чем тебе?.. Видишь ли, была такая баба-яга. Жила, конечно, в лесу… Да… Лес такой был, она в нем и жила… Ну, вот – живет себе и живет… Год живет, два живет, три живет… Очень долго жила. Старая-престарая. Можно сказать, живет, поживает, добра наживает. Да-а… Да так, собственно, если рассудить, почему бы бабе-яге и не жить в лесу. В городе ее сейчас бы на цугундер, а в лесу – слава-те Господи! Вот, значит, живет она и живет… Пять лет живет, восемь… Ревнивый взгляд Клинкова подметил, с какой лаской растроганная мать смотрит на рассказчика, дарящего своим вниманием ее крошку. – Да что ты все: живет да живет, – перебил он. – Не знаешь, так скажи, а нечего топтаться на одном месте. Вот я тебе расскажу, мышонок мой славный… Ну, иди ко мне на колени – гоп! Слушай: жила-была баба-яга… Поймала она раз в лесу мальчишку и говорит ему: мальчик, мальчик, я сдеру с тебя шкуру. – Не дери ты с меня шкуру, – говорит он ей. Не послушала она, содрала шкуру. Потом говорит: мальчик, мальчик, я тебе глаза выколю… – Не коли ты мне глаз, – хнычет мальчишка. Не послушала, выколола. – Мальчик, мальчик, – говорит она потом, – я тебе руки-ноги отрежу. – Не режь ты мне рук-ног. Но старуха, что называется, не промах – взяла и отрезала ему руки-ноги… — 104 —
|