|
– Опомнитесь! – завопил я. – Почему? – За позор, милый. Ведь я эту Зеленую знаю – она несколько раз приходила к нам в театр. Если уж мне теперь позориться, так знать за что!.. То же самое заявили и первые персонажи. – Ну что ж, – говорили они, – по семи тысяч в месяц дадите – пойдем. Годик помучаемся, пострадаем, зато потом вздохнем свободно: уедем отсюда, купим на эти проклятые деньги где-нибудь в глуши домик и будем себе доживать век под чужой фамилией. Чтобы не так стыдно было… А простак десять тысяч взял. – Не забывайте, – говорит, – что я с самим Росси играл, с Поссартом! Каково мне теперь?! Дали. За пьесой обратились к известному, модному автору, произведения которого вызывали всеобщий заслуженный восторг. – Не дам, – сказал он, узнав, в чем дело. – Мы хорошо заплатим… Десять тысяч за право постановки… – Не могу… мое имя, мое авторское самолюбие… – Пятнадцать тысяч!! – Право, не могу, мое имя, мое авторское самолю… – Двадцать!! – Но мое имя, мое само… – Сорок тысяч!.. – Но… само… – Пятьдесят!.. – Само… собой разумеется, что я пьесу дам. Я уверен, что оригинальная трактовка госпожой Зеленой моей пьесы придаст ей своеобразный колорит. – Верно, – сказал я. – Колорит. Придаст. Зеленый колорит. Получайте чек. Знаменитый художник-декоратор принял меня на площадке лестницы. – А меня дома нет, – с сожалением сообщил он. – Десять тысяч, – сказал я. – Десять? Зайдите в переднюю. – Собственно даже не десять, а двадцать, – поправился я. – Что ж мы тут стоим… Пожалуйте в гостиную. Вы, кажется, сказали – тридцать тысяч? Простите, но я лишен возможности. – Я сказал – сорок тысяч! – Тогда я не лишен возможности. Пойдемте в мою святая святых – в мастерскую. Посмотрите кое-что новенькое… Задолго до спектакля во всех тиктакпольских газетах были заняты первые страницы объявлениями о нашем театре. На первый спектакль билеты были проданы все, на второй спектакль двадцать два билета, а на третий – один. Спектакль состоялся. Только теперь я понял, как умно поступила Зеленая, выстроив новый театр. Потому что в старом театре стены и потолок не выдержали бы той бури, того свирепого урагана негодования, свиста и рева разъяренной публики. Три дня после премьеры газеты трепали нас, как компания меделянских щенков треплет дохлую крысу… На второй день было 22 человека, на третий – один. Отчасти это было хорошо, потому что и шуму было меньше. — 77 —
|