|
Чиновник Трупакин обратился к вошедшей жене: – Вот, Мари, пианист наш замёрзнуть в своей турне боится. Дай ему шубу волчью. – И прекрасно, – сказала жена. – Всё равно так лежит. – Я и сам так думаю. А то что ж человека морозить – звери мы, что ли? – Я вам очень, очень благодарен, Исай Петрович! – Ну, какие там благодарности… Все мы должны помогать друг другу! Не дикари ж, в самом деле, не звери. Хе-хе! Слава богу, крест на шее есть. В кабинете зазвонил телефон. – Алло! – сказал Трупакин, беря трубку. – Вы, Анна Спиридоновна? Как поживаете… Что? Спасибо. Что! Зоофилов у меня сейчас сидит… Да… Какой случай: морозы адские, а ему в концерт ехать нужно. Так уж он у меня волчью шубу берёт. Да и пусть. Лучше уж пусть она живую душу греет, чем даром лежит. Не дикари, слава богу… Что? Прощайте. Трупакин повесил трубку и доброжелательно взглянул на Зоофилова: – Сегодня хотите забрать? Сейчас я вам это и устрою. Палашка! Послушай, Палашка, достань из сундука шубу и, завернув в простыню, отдай барину. Он, видишь ли ты, Палашка, попросил её одолжить на время, потому что ехать барину нужно, а дедушка-мороз, хе-хе, кусается. Да почему, думаю себе, не дать? Сем-ка я выручу хорошего человечка. Трупакин добродушно засмеялся, и морщинки весёлой толпой сбежались около его глаз. Разогнав эту самовольную сходку, Трупакин покачал головой, вздохнул и промолвил: – Ах, как было бы хорошо, если бы все люди помогали друг другу. Жилось бы слаще и теплее. Уходите? Ну, всех вам благ. Шубочку-то не забудьте захватить. Когда едете? Послезавтра? Ну-ну… Зоофилов ещё раз поблагодарил Трупакина в самых тёплых выражениях, и, захватив волчью шубу, ушёл. А Трупакин решил съездить в клуб. Оделся, вышел и сел на извозчика. – Ну, что, ездишь? – спросил он извозчика, когда лошадь тронулась. – Езжу. – Это, брат, хорошо. Летом-то небось вашему брату легче… – Да оно как будто послободнее. – Зимой холодно ведь, чай? – Да, холодно. – То-то и оно. Бедному человеку, братец ты мой, зимой зарез. – Верно. В самую точку будет сказать. – Да-а, братяга. Тут ко мне вот один музыкант ходит. Такой, братец ты мой, что сплошная жалость возьмёт на него глядеть. Морозы-то большие, а ему, слышь, ехать нужно музыкарить. Что ж ты думаешь – дал я ему шубу свою волчью. На, мил человек. Мне не жалко. Верно? – Да-с. – То-то и оно. Тут, брат, уж сквалыжничать нечего. Не людоеды, слава богу. В груди-то тоже сердце есть. Не правда ли? — 62 —
|