|
Рассказчик замолчал… – Ну!? – Били меня приказчики в те поры сильно… Мне говорили: «Подай на него!» А зачем? Я только для справедливости, чтоб по правде… По лицу слушателя видно, что он страдает еще больше, чем страдал его собеседник во время избиения приказчиками. Благоговение, жалость, гнев на непонимающих праведника людей – быстро сменяются на лице его. Наконец, он вскакивает, делает четыре шага вперед, потом поворачивается, как на оси, и шагает на-зад. Для чувств, которые его обуревают, лгало комнаты длиной в четыре шага. А Фома Еремеич уже рассказывает о каком-то капитане, который самовольно заложил золотые часы Фомы Еремеича, заставив его же и проценты платить. Эти проценты – последняя капля в чаше невыносимо-удрученного состояния хозяина каморки. Он, с нервно искаженными лицом, хватает рассказчика за плечи и поворачивает его лицо к лунному свету. – Да вы что, – истерически взвизгивает он, – блажной, что ли, или в раю живете? Зачем же, зачем вы все это делаете? Разве эти купчишки да капитаны поймут?! Не поймут они! Господи! А вы, – смотрите! Вы даже не возмущаетесь… Фома Еремеич устремляет неподвижные глаза на взволнованное лицо хозяина и тоскливо шепчет: – А правда-то! Велика правда! И не терплю я несправедливости, каковой много на свете!. И потом через минуту добавляет: – Каковой о-очень много на свете… Наступает долгое молчание. Слышны мягкие шаги хозяина и хриплое дыхание катарального горла Фомы Еремеича. В окно смотрит любопытная луна, вероятно досадуя, что слой пыли мешает ей видеть происходящее. Гость машинально водить головой за шагающим хозяином и жует губами, очевидно, желая, но не решаясь что-то сказать. Наконец, он прерывает молчание. – От дочки-то… от Верочки, говорю, известий не имеете? – Ах, не напоминайте мне про нее! – досадливо машет рукой хозяин, и по его лицу пробегает мимолетная судорога боли. – Счастья захотела, отца не спросила, ну, и что ж!.. Полюбуйтесь! Какое счастье… С офицером-то оно лучше, чем с отцом!.. Э-эх! Он прислоняет лоб к окну и глядит прямо в желтое, нахальное лицо луны. Глядит долго-долго… И до Фомы Еремеича доносится хриплый голос: – Проклял я ее, вот что… Гость неодобрительно качает головой. – Проклял! Сами бы вы на себя посмотрели, а потом и проклинали… дочку-то! Что греха таить, не сладко ей было у вас. Сами вы… и денег куча, а живете в какой-то собачьей будке; она же девица молодая, ей жить хочется, ну, театры там, конфекты и все такое… А какие у вас конфекты? Ничего такого нет у вас! И живете вы бобылем сейчас, и никто вам глаз не закроет, ежели что… — 129 —
|