|
Ночь темна, лишь изредка то тут, то там мелькнет свет уличного фонаря или освещенное окно, где студент сидит над книгой или, может быть, склонилась над срочною работой белошвейка. В свинарниках и конюшнях спят животные… Вонь отбросов и экскрементов становится невыносимой. Холодно и сыро. Он никогда раньше не чувствовал такой свободы, как в этот последний год. Часами он мог путешествовать с теми, кого он теперь называл своими «носильщиками». Кот. Или птица. Иногда мул или бык. Редко — человек, лучше — ребенок. Иногда он улетал за много миль от города. Секундного напряжения воли было бы достаточно, чтобы вернуться в своё собственное «Я», но ночь длинна, заснуть все равно не удастся, и он продолжает свой полет, кругами парит над дворцом фон Бюлова, хотя голова слегка кружится от высоты и от того, что мир предстал перед ним черно-белым, он все равно наслаждается чувством полета, пока ворон, наконец, не садится у окна управляющего. Там горит лампа на китовом жире, управляющий стоит у комода и одевается. Что у него за дела в такое время? По всему видно — что-то срочное. Он лихорадочно ищет колпачок от лампы и одновременно натягивает сапоги. Они уже здесь… думает он, только это: они уже здесь… И в сознании его возникает несколько озабоченных мужских лиц — Эркюль никогда раньше их не видел. Ворон вновь взлетает, ему и невдомек, что им, как воздушным змеем, управляют нити человеческой воли. Он садится теперь на окно, восьмое по счету, где живет русская служанка Лизавета. Он рассеянно клюет семена на окне — ему не совсем понятно его собственное поведение, и он мысленно сетует на свой слабый характер. Эркюль смутно угадывает сновидения девочки — что-то о деньгах… о маме… Лизавета — единственная из прислуги, кто не пугается его вида, он даже замечает иногда, что она ему симпатизирует, а Генриетте предана, как родная дочь. Ей скоро исполнится двенадцать, барон приобрел ее на аукционе. И вновь взлетает ворон и садится на дерево — на улице, сразу за оградой. Ему, как и Эркюлю, не спится — чего-то он лишился… может быть, своей самки… или птенца? Снова выглядывает луна. У стены стоят трое. Странно, у одного из них на плече сидит обезьяна. Но ворону неинтересна странная компания, он увидел кусок хлеба на земле — и в тот самый момент, когда он приземляется у своей добычи, Эркюлю надоедает игра и он возвращается за парту. Смерть, думает он, сам не зная, откуда вынырнуло это слово. Генриетта посвящая его в непростые правила их жизни, рассказала как-то, что фон Бюлов распорядился на тот случай, если его найдут без признаков жизни, чтобы тело поместили в один из городских репозиториев. Если есть подозрение, что человек, хотя и кажется мертвым, но на самом деле не умер, а заснул летаргическим сном, его тело кладут в репозиторий, причем к ноге привязывают колокольчик. И только через несколько недель, когда уже появляются признаки разложения, а колокольчик так ни разу и не зазвонил, тело усопшего относят на кладбище и хоронят по христианскому обычаю. Репозиторий любви… думает Эркюль, но так и не успевает сформулировать мысль, потому что управляющий покинул свою комнату. Что-то с ним было не так последние несколько недель, но любовь притупила бдительность Эркюля, ему было не до того, чтобы копаться во внутреннем мире других людей. Ему хватало того обвала чувств, что вызвали в нем Генриетта и рождение дочери. — 132 —
|