|
— Разумеется, — подтвердил Рачковский, — священноначалие поглядывало на наши реформаторские начинания подозрительно и, как вы выразились, косо. Как это у Овидия: ан нэсцис лонгас рэгибус эссе манус… Все уважительно закивали и многозначительно переглянулись. — Я по-латински ни бум-бум, — успела шепнуть мне Анна. — Но что-то у них явно не так. Еретики, может быть. Для Стрельбицкого все пропало. Не поведу ж я его крестить к раскольникам! — Где больше двух, там говорят вслух, — укорила нас Зоя Олеговна. — Это признак невроза — шептаться в обществе. — От косых взглядов они перешли к погрому, — выкрикнула в сердцах журналистка. — Они у нас отбирают Рождественский храм, церковный дом, разгоняют общину, мы вот-вот окажемся на улице, — горячо продолжал журналист. — Как, на улице, у нас же два храма, что, и Введенский храм тоже отбирают? — встрепенулся Рачковский. — Михал Михалыч, простота, — печально покачала головой Зоя Олеговна. — Ну причем здесь Введенский храм? — Ты что-нибудь понимаешь? — спросила меня на ухо Анна, тревожно поглядывая на Зою Олеговну. — Почему у них два храма? Говорю тебе — это секта. — Так он принадлежит общине или нет? — спросил Рачковский, перекладывая в чашку остатки варенья. Большая густая капля, не удержавшись на краю ложки, шлепнулась на бархатную скатерть. Рачковский чуть съежился и прикрыл ее блюдцем. — Принадлежит, — ответил Урфин, — но, во-первых, тут дело принципа: раз они один храм отбирают, в любой момент отберут и другой… — У вас вареньице капнуло, — заметила Рачковскому Зоя Олеговна. — Где? — удивился он, оглядывая скатерть вокруг блюдца. — А вы блюдце на него поставили, — не сдавалась она. — Ты мне скажи, просить мне отца Петра покрестить Стрельбицкого или не связываться? А то втянут они его в свою борьбу, — снова боязливо шепнула мне Анна. Я пожала плечами. — Ладно, — вздохнула она, — что делать — буду тайно молиться отцу Киприану, чтобы он подал мне знак. — Нас гонят, — простонала журналистка. — При чем здесь Введенский храм? — Так он остается нам? — с облегчением вздохнул Рачковский, вытирая рот. — Как вы не понимаете, — с досадой воскликнул Урфин. — Мы московскому духовенству — темному, необразованному, консервативному, как бельмо в глазу. Их раздражает, что у нас своя община, что мы все реформируем, что у нас свое богослужение, русский язык, агапы и, между прочим, и то, что вы, Михал Михалыч, у нас проповедуете и читаете лекции! — Что ж, — заключил Рачковский — тут надо бороться. Мое содействие. И он приложил обе руки к сердцу. — 37 —
|