Ничего страшного

— Открой! — приказал Ваня.

Мурманск раскрутил проволоку, которой были замотаны дверные скобы.

— Вот изверг! — сказал Ваня, заглядывая в темноту. — Выведи человека на волю.

Мурманск полез в сарай и через пару минут оттуда вышел, хоть и опутанный узами, но уже, можно считать, освобожденный пленник.

Увидев выразительную Ванину физиономию, наполовину скрытую клочковатой рыжей бородой, он было опять попятился в сарай, но все же сообразил, что либо эти бандиты меж собой сильно не в ладах, либо они вообще из разных группировок. Да вообще он заледенел, продрог до костей, к тому же весь был усеян большими и мелкими опилками, древесной корой.

— Ох, замерз-то как! — запричитала Эльвира. — Обморозился, поди.

— Набросились на человека, заткнули ему рот, запихнули в ледяной сарай, а теперь еще причитают, — стуча зубами, сказал монах Лазарь.

— Так пойдем, я тебя, миленький, отогрею, чайком отпою, тут-то все равно никто тебя в дом не пустит, тут все равно все заперто, темно, — заюлила она, косясь на Ваню и явно его страшась. Кроме того, она знала, что через минуту-другую здесь будет родная милиция, так они и возьмут его, тепленького, прямо из ее дома.

Лазарь боязливо посмотрел на нее, на страшного Ваню, на испуганного Мурманска, но все же решил пойти с ней. Все равно в монастырь нельзя было возвращаться в таком виде. Он окончательно выпутался из сети, перекинул ее через плечо и сказал:

— Ну, веди!

Эльвира суетливо засеменила вперед, Лазарь двинулся за ней, а следом потрусил замерзший Мурманск.

Ваня вернулся к крыльцу, на котором он выронил ключ, и углубился в поиски.

…Незадолго до этого игумен Иустин, обойдя монастырь и не увидев ни Дионисия, ни Лазаря, стал испытывать какую-то смутную тревогу. Себя стал ругать — как это он смог отпустить своих монахов в разгульный святочный вечерок совсем одних, безо всякой защиты… Это не давало ему покоя. Поэтому он вызвал Клима Никифоровича и отправил его в город искать монахов, указав, где они могут быть.

— Чего там, отыщем, вернем молодцов! — пообещал Клим Никифорович.

Завел машину, выехал из монастыря, но сначала решил воспользоваться тем, что он на сей раз без наместника, и завернуть к одной матушке, которая обещала продать ему половину дома. Дело в том, что он хотел купить его “тайнообразующе”, не доводя до сведения отца Иустина. Потому что подозревал, что Иустин его на покупку не благословит, скажет: “Никифорович, зачем тебе дом? Тебе постригаться надо, плохо ли тебе в монастыре?”. Потому что отец наместник считал, что всякий монах, владеющий недвижимостью, неблагонадежен для монастыря. Может быть, даже неблагонадежен для Царства Небесного, но отец Иустин не дерзал делать таких рискованных обобщений. А ему, Никифоровичу, совсем-то в монастырь уходить боязно. А вдруг что не так — выгонят его, где он жить-то тогда будет на старости лет? А тут — дом купит, будут у него тылы. А вот именно тылы-то Иустин-наместник у монахов и не любил. Короче, завернул Никифорович к этой рабе Божией, та его потчевать, оладушки со сметанкой, с пылу с жару. Разморило Никифоровича, размяк он.