|
Мера письма — необходимость: не надо ни удлинять его, если предметов немного, ни укорачивать, если предметов много… Вот, что знаю о длине письма; что же касается ясности, то известно, что надо, по возможности, избегать книжного слога и приближаться к разговорному… Третья принадлежность писем — приятность. Ее же соблюдем, если будем писать не совсем сухо, не без изящества, не без прикрас, и, как говорится, не без косметики и не обстрижено, то есть не без мыслей, пословиц и изречений, а также шуток и загадок, ибо всем этим подслащается письмо. Однако, не будем пользоваться этим сверх меры: когда ничего этого нет, письмо грубо, а когда этого слишком много, письмо напыщено. Все это должно использоваться в такой же мере, в какой — красные нити в тканях… Вот что касательно писем посылаю тебе в письме.[232] Никовул был, надо полагать, благодарным учеником: он не только усваивал уроки Григория, но и, по его заданию, занимался подготовкой коллекции его писем к публикации.[233] К позднему периоду жизни Григория относятся его автобиографические поэмы, стихотворения на богословские и нравственные темы, а также многочисленные стихотворения дидактического характера. [234] В числе последних — поэтические переложения библейских и евангельских эпизодов, притч и изречений Иисуса Христа: используя классические формы, Григорий наполнял их христианским содержанием. Арианзский отшельник задался целью создать своего рода компендиум христианской учебной литературы для юношества, которая могла бы заменить собою в качестве образцов для изучения и подражания произведения классиков языческой античности. [235] Об этой цели своего творчества говорит сам Григорий, когда перечисляет причины, побуждающие его писать стихи: Во–первых, я хотел, трудясь для других, Тем самым связать собственную неумеренность,[236] Чтобы, хотя и писать, но немного, Заботясь о мере. [237] Во–вторых, юношам И, конечно, всем, кто любит словесность, Хотел я, словно некое приятное лекарство, Дать нечто привлекательное для убеждения к полезному, Чтобы искусством подсластить горечь заповедей… В третьих… не хочу, чтобы в словесности Преимущество перед нами имели чужие… В–четвертых, изнуряемый болезнью, Я обретал радость в стихах, как старый лебедь, Который говорит сам с собою и хлопает крыльями, Воспевая не песнь плача, но песнь исхода.[238] Автобиографические стихи позднего периода приоткрывают перед нами внутренний мир Григория в годы его старости. Он много думает о смысле жизни и о смысле страданий. Как и прежде, он любит предаваться размышлениям на лоне природы: — 47 —
|