|
Через пять минут в вагоне воцарилась тишина. А утром, выходя из вагона на вокзальный перрон, Сидорина окликнули. Это был тот самый ветеран с боковой полки. - Разрешите представиться, Матвей Игнатьевич Смирнов. - Очень приятно. Асинкрит Сидорин. - Спешите? - Увы. С вокзала на вокзал. - Понятно. Уважьте старика, доведите до метро, а там и попращаемся. - Вам плохо? - Наоборот, хорошо. Выспался, благодаря вам. - Шутите. - Отнюдь, Асинкрит... - Васильевич. - Асинкрит Васильевич. Выходит, поэт Куняев прав: «Добро должно быть с кулаками»? - Не знаю, не знаю, но, судя по моему случаю, без ног ему точно не обойтись. - Жаль, что спешите. Мне то уже спешить некуда, я в Москве живу... Разговор ваш с этим Дим Димычем слышал, про щепки, которые летят. Поверьте, сейчас таких Дим Димычей много развелось... - Матвей Игнатьевич, обещаю больше не драться. - Кстати, а вы заметили, как он мышкой из вагона выскочил? - Заметил. Матвей Игнатьевич, давайте забудем про него? Неожиданно старик заговорил горячо: - При чем здесь он? Разве вы не видите, как они в самое дорогое, что у нас есть плюнуть норовят? И трусы, оказывается мы, и подлецы, и лентяи... Сидорин остановился и взял Смирнова за руку. - Матвей Игнатьевич, все вижу, а потому не смолчал сегодня ночью. - И впредь не молчите, слышите? Не молчите! Только... жаль, вы спешите. Ну, хорошо, дайте мне десять минут. - Господи, если это так важно, пойдемте в ближайший скверик и поговорим, сколько надо, Матвей Игнатьевич. - Спасибо, десяти хватит, вам же ехать дальше. Я хотел... хотел, чтобы когда в следующий раз услышите про то, как жесток русский человек, вы рассказали бы о Григории Федоровиче Гребенюке. - О ком, простите? - О Григории, моем друге. Он, как и я военный строитель. Сейчас в Дубне живет. Сидорин действительно очень торопился. Но отказать этому человеку он не мог. И вскоре, сидя на скамейке в маленьком скверике и глядя на малышей, играющих в песочнице под присмотром мам и бабушек, Асинкрит слушал рассказ ветерана. Глава тридцать первая. Русский солдат Григорий Гребенюк. Худшие опасения Сидорина подтвердились. На единственный рейс до Ломинцевска, куда он и направлялся, Асинкрит опоздал. Матвей Игнатьевич, как и большинство людей его возраста, оказался человеком словоохотливым. Однако Сидорин особо не огорчился: если в многомиллионном городе он повстречал человека, который захотел быть выслушанным, значит так надо было. Кому? Размышлять на эту тему не хотелось. Мало ли кому? Допустим, Гребенюку, и впрямь, удивительному человеку. А может, есть необходимость в том, чтобы он, Сидорин, опоздал в Ломинцевск. И потому Асинкрит совсем не удивился, когда, собираясь уже ехать на другой конец Москвы, чтобы попытаться сесть на электричку, увидел стоящий на автовокзальной площади автобус, на котором было написано: «Ломинцевск. Коммерческий». Еще тридцать минут – и видавший виды, но все еще респектабельный «Мерседес» мчал Сидорина в числе других пассажиров по Среднерусской возвышенности. — 169 —
|