|
Указав затем на труды помощников своих и испросив им у государя достойного награждения, Максим себе, как единственной милости, просил позволения возвратиться в Святую Гору вместе с возвращающимися спутниками своими Неофитом и Лаврентием. «Избавь нас, – писал он государю, – от печали долгой разлуки, возврати безбедно честному монастырю Ватопедскому, давно уже нас ждущему. Дай нам совершить обеты иноческие там, где мы их произнесли, пред Христом и страшными Его ангелами, в день пострижения. Отпусти нас скорее в мире, чтобы нам возвестить и там находящимся православным о твоих царских добродетелях, да ведают бедствующие христиане тех стран, что есть еще на свете царь, не только владеющий многими народами, но и цветущий правдой и православием, подобно Константину и Феодосию Великим. Да дарует нам Господь еще некогда царствовать, освобожденным тобою от рабства нечестивым»[59]. Усиленные просьбы Максима о возвращении на Афон уже показывают, что он имел причины опасаться несогласия на то правительства, – с другой стороны дают разуметь, что не так он был очарован благоприятностью обстоятельств в России, чтобы забыть свой убогий Афон. Но не суждено было Максиму когда-либо возвратиться на родину, сперва по той необходимости, которую почувствовали в ученых трудах его, а потом по тяжким гонениям. Великий князь, видя по первому опыту перевода Псалтири даровитость глубокого познания ученого грека, никоим образом не соглашался отпустить его на Святую Гору и упросил Максима остаться еще на некоторое время в Москве. И когда Максим, переводя другие книги (толкование древних Отцов на Деяния апостольские и толкование Иоанна Златоуста на Евангелие Матфея и Иоанна), довольно изучил русский язык, Василий Иоаннович, по совету с митрополитом, поучил ему заняться пересмотром и исправлением тогдашних церковно-богослужебных книг. Труд не легкий и крайне щекотливый; тем не менее Максим не мог отказаться от него. Немало времени провел Максим в трудах книжного исправления и все время он пользовался милостями князя. «Жегомый Божественной ревностью, очищал плевелы обеими руками», – как об этом сам он выражался; и дерзая о Господе, преподобный иногда высказывал резкие отзывы о том, что видел. Но то, что видел он, видели немногие. Поэтому слепая страсть к старине все те отзывы Максима считала оскорблением святыни. Начался втайне ропот на «пришельца греческого» – так выражались о Максиме ропотники; стали говорить втихомолку, что Максим не исправляет, а портит церковные книги! Максим еретик! Однако явно никто не дерзал возводить клеветы на честного и безкорыстного труженика, боясь Великого князя, который, кроме оказываемой ему любви и уважения, часто приглашал его к себе и пользовался его советами в делах церковных и государственных, так как видел в нем мудрого мужа и ревностного поборника православной веры. Между тем, и Максим, видя расположение к себе государя, не скрывал для одного себя эту царскую милость: он чрез это внимание приносил пользу и ближним, часто ходатайствуя пред Великим князем за бояр, подпавших его гневу. Ревнуя о чистоте православной веры, преподобный и собору духовному подавал совет ревностно действовать против упорных пререкателей веры, наипаче же против ереси жидовской, возмущавшей Церковь, и предлагал митрополиту Варлааму перевести собрание правил церковных, но в исправлении богослужебных книг действовал осторожно, представляя свои недоумения на разрешение святителя, если находил что излишним против греческих книг. Хотя дело и производилось келейно, однако возбудил он неудовольствие духовенства: все заговорили, будто Максим отвергает русские церковные книги и утверждает, что на Руси нет ни Евангелия, ни Апостола, ни псалтири, ни устава. Клеветы сии не могли бы иметь никаких последствий для ученого пришельца греческого, если бы на кафедре московской оставался благоразумный пастырь, ему покровительствовавший, но в 1521 году вынужден был Варлаам оставить свою кафедру, по недовольству Великого князя, – и его место заступил Даниил из иноков Волоколамского монастыря, невзлюбивший Максима; и с тех пор начались все его бедствия. — 85 —
|