|
Погружённый как обычно в свои мысли после четырёхчасовых занятий со студентами, проходя по вестибюлю физтеха, я увидел в стороне нашу библиотекаршу Татьяну Михайловну, беседовавшую с незнакомой мне красивой блондинкой. Я поздоровался и собрался пройти мимо, но Татьяна Михайловна взглядом и жестом попросила меня подойти. Обычно у неё ко мне были вопросы и не всегда по работе, поскольку она собирала публикации в журналах и газетах о нашем сыне Серёже и интересовалась всем, что с ним связано, иногда укоряя меня за мою недостаточную внимательность и несобирательность таких интересных материалов, тем более так близко меня касающихся. После короткого разговора её собеседница неожиданно обратилась ко мне с просьбой: "Николай Степанович, можно ли Вам заказать стихотворение о моём муже, хотя бы четыре строчки?" Я попробовал отшутиться, сказав, что она меня перепутала с кем-то другим, не за того принимает, но она прервала меня и с досадой сказала, что она знает, к кому обратилась, и что её муж был лётчиком-испытателем. "Скоро будет двадцать лет как он погиб, и хотя бы одну строчку кто-нибудь написал о нём. Его сын уже студент и знает о своём отце только с моих слов". В её словах звучала не только боль, но и обида. Я знал почти всех лётчиков-испытателей, живых и погибших, поэтому спросил фамилию. Услышав в ответ "Мамонтов", я мгновенно покрылся холодным потом от охватившего меня чувства стыда. Мы часто не только не ведаем, что творим, но и не ведаем, когда не творим, а творить необходимо. Неделание может быть такой же виной, как и делание не того, что нужно. Как в этом случае. Получилось так, что, летом 1977 года, когда погиб этот близкий мне и очень симпатичный человек — Гена Мамонтов, я уехал вместе с другим лётчиком-испытателем Володей Кречетовым в Ейск для моральной поддержки поступающих в лётное училище наших сыновей Серёжи и Бори. Мы очень сблизились в нашей общей заботе. Было достаточно времени для душевного общения, сокровенных разговоров, в результате которых мне открылся и стал очень близким ещё один удивительный человек, замечательный лётчик-испытатель ОКБ Сухого. Володя обратно улетел на самолёте, поручив мне опекать и Бориса, т. к. его ждала очень серьёзная программа испытаний. А я спустя некоторое время на машине по пути домой решил заехать к родителям в Белоруссию. Когда я вернулся в Жуковский, меня ждало потрясение: Володя погиб, во время выполнения разгонных "площадок" самолёт буквально взорвался. Никаких шансов спасения не оставалось. Я успел лишь на похороны, где и узнал, что во время нашего отсутствия погиб и Гена Мамонтов. Душевные силы были расходованы на два потрясения, две тяжелейшие потери. Их было слишком много в моей жизни, но привыкнуть к ним никак невозможно. Ни один из погибших близких мне лётчиков-испытателей не покинул моего сердца, не ушёл из моей жизни, наполняя её благотворной светлой печалью. Уже после похоронных поминок, когда мы с женой Валей сидели у Володи дома, так же, как накануне нашего отъезда в Ейск, но уже без Володи, его жена Зина рассказала нам, что стоящая на телевизоре модель самолёта, на котором погиб Володя, без видимых причин развалилась на куски именно в момент его гибели, как это позже выяснилось. Вот, что такое "ничто", которое люди силятся не признавать. — 188 —
|