Отметим, что в данном фрагменте, он не говорит, что умрет с удовольствием. Он только утверждает, что, возможно, есть лучший мир, и, естественно, «никаких оснований для недовольства у меня нет». Он может по этому поводу только радоваться и надеяться.

— И что же, Сократ? — спросил Симмий. — Ты на­мерен унести эти мысли с собою или, может быть, поделишься с нами? Мне, по крайней мере, думается, что и мы вправе получить долю в этом благе. А вдоба­вок, если ты убедишь нас во всем, о чем станешь гово­рить, вот тебе и оправдательная речь.

Вообще-то Сократ не намерен уносить эти мысли с собой и вроде бы все сказал. Но Платон предлагает продолжить разговор.

В самом деле, Сократ только высказал мысль, но по сути не доказал. Благо для философа заключается не в декларации, а в том чтобы доказать свою мысль, свою идею. Этим и занимался всю жизнь Сократ. Это и не нравилось владыкам, правителям. Поэтому его судили и осудили на смерть. Доказательство – это поиск истины, той истины, которая адекватна действительности, т.е. так, как должно быть и так, как она отвечает требованиям мудрости и доброты.

Вот о каком благе печется Симмий и все остальные слушатели, в том числе и молодежь. С ними в первую очередь Сократ занимался поисками истины и не всегда приходил к тем выводам, которые нравились бы владыкам, правителям, например, мысль о том, что есть лучшие боги.

Такова его лучшая оправдательная речь, но не перед судьями, а перед учениками, которые верят только логике доказательства. Суд лишь выполняет выполнил волю правителей. Так было раньше, так остается и в настоящее время[72].

— Ладно, попытаюсь, — промолвил Сократ. — Но сперва давайте послушаем, что скажет наш Критон: он, по-моему, уже давно хочет что-то сказать.

— Только одно, Сократ, — отвечал Критон. — При­служник, который даст тебе яду, уже много раз просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал как можно меньше: оживленный разговор, дескать, горячит, а все­го, что горячит, следует избегать — оно мешает дей­ствию яда. Кто этого правила не соблюдает, тому иной раз приходится пить отраву дважды и даже трижды.

А Сократ ему:

— Да пусть его! Скажи только, чтобы делал свое дело, — пусть даст мне яду два или даже три раза, если понадобится.

— Я так и знал,— сказал Критон, — да он давно уже мне докучает.

• Пусть его, — повторил Сократ.

Образ тюремного прислужника интересен тем, что показывает другую сторону бытия. Тюремщик не знает и не хочет знать, что совершается на его глазах и что он совершает сам. Может быть об этих неразумных людях и говорил Сократ? Тюремщика интересует только четкое выполнение своих обязанностей. Ему не важно, о чем беседует Сократ со своими учениками, для него важно лишь то, чтобы он как можно меньше говорил — оживленный разговор только мешает действию яда. Поэтому тюремный прислужник так настойчиво требует (именно требует) от Сократа, чтобы он не разговаривал, а если и говорил, то не так горячо.