|
— Я по-прежнему думаю, что кардинала Себастьяна можно убедить поверить в Рукопись, — твердо сказал я. — И вы думаете, что именно вы его убедите? — спросил Санчес. — Нет... Нет, не совсем... Я буду не один. Я буду с кем-то, кто может пробиться к нему... Кто знает его и говорит с ним на одном языке. — При этих словах, мы с Хулией дружно повернули головы к отцу Санчесу. Он попытался улыбнуться. Потом покорно заговорил: — Мы с кардиналом Себастьяном долгое время избегали разговоров и споров о Рукописи. Я долго служил под его началом. Он покровительствовал мне, и я, должен признаться, смотрел на него снизу вверх. Но, пожалуй, я всегда знал, что этим кончится. Как только вы заговорили об этом, я сразу понял, что убеждать его придется мне. Вся моя жизнь подготовила меня к этой задаче. Он внимательно посмотрел на нас и продолжал: — Моя мать была свободомыслящей христианкой. Она терпеть не могла, когда людей обращали в веру принуждением или угрозами. Она считала, что людей должна приводить к религии любовь, а не страх. А мой отец был строгий и суровый человек. Впоследствии он стал священником. Как и Себастьян, он убежденно ратовал за подчинение традициям и авторитету власти. Поэтому я, как их сын, хочу оставаться в рамках церковной организации, но, в то же время, смягчать ее суровость и стремиться к высшему духовному опыту. Разговор с Себастьяном станет моим следующим шагом. Не хотелось мне этого делать, но я, как теперь знаю, должен отправиться в Икитос, в миссию Себастьяна. — Я еду с вами, — сказал я. Дорога на север вилась среди густой сельвы, пересекая не однажды полноводные реки — притоки Амазонки, как объяснил мне отец Санчес. Мы встали на рассвете, наскоро попрощались с Хулией и пустились в путь на машине, которую отец Санчес одолжил у одного друга. Это был мощный грузовик-внедорожник с громадными шинами. Дорога шла слегка в гору. Здесь деревья росли посвободнее и были выше и стройнее. — Напоминает окрестности Висьенте, — заметил я. Санчес улыбнулся и ответил: — Мы сейчас находимся на особой земле, где энергетический уровень чрезвычайно велик. Этот участок — примерно пятьдесят миль на двадцать — тянется до самых Селестинских развалин, а со всех сторон его окружает дикая сельва. Далеко справа, на границе сельвы, показалась полоса расчищенной земли. — А это что? — спросил я. — Ах, это? Это наше правительство так представляет себе развитие сельского хозяйства. Деревья были повалены бульдозерами и кое-как свалены в кучи, часть стволов была обуглена. На обнаженной почве, поросшей дикой травой, паслось стадо. Несколько коров подняли головы на шум мотора и проводили нас равнодушным взглядом. — 159 —
|