|
сияющих звезд. С зенита до горизонта явился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. ...Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною... Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков... О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и "не стыдился исступления своего". Как будто нити ото всех этих бессмысленных миров божьих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным"134. Между прочим, русская церковь считала грехом для "мужей и отроков" бросаться на землю ничком или "лежать на чреве": в этом усматривалась имитация полового соития, а само действие приравнивалось к оскорблению или обиде родителям. В древнерусском епитимейнике (перечнях грехов) говорится: "Аще отцу или матери лаял или бил или, на земле лежа ниц, как на жене играл, 15 дни (епитимья)"135. Сходная по своему идейному звучанию сцена есть и в "Преступлении и наказании", где Мать-земля становится судьей убийце Раскольникову. Измученный угрызениями совести, переходя Сенную площадь, он вдруг вспомнил слова Сони: "Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и перед ней согрешил, и скажи всему миру вслух: "Я убийца!". Он весь задрожал, припомнив это. И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего этого времени, но особенно последних часов, что он так и ринулся в возможности этого цельного, нового, полного ощущения. Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одною искрой и вдруг, как огонь, охватило всего. Все разом в нем размягчилось, и — 433 —
|