Мысли и сердце

Ладно, об этом после. Нужно помягче. Наверное, они сейчас думают: «Да пропади ты пропадом с этой клиникой! Работаешь как черт, душу вкладываешь и только ругань слышишь...» Смягчить. Хорошие ребята. Тоном ниже.

— Долго ли стояло сердце, как ты думаешь? Дима с готовностью:

— Не знаю, но думаю, что очень мало. Может, минуту. Только что перед тем Оксана аппарат отключила.

Леня:

— Зрачки тут же сузились, сразу, как он начал массаж.

— Измерьте все показатели. Возьмите кровь на анализы. Оксана, как?

Смотрит на экран не отрываясь. Очень расстроена. Красная. Оценивает.

— Ничего. Но хуже, чем было. Сердцебиение — сто сорок в минуту.

— Это от адреналина. Пройдет.

Проходит минута‑две, пока все измерили. Доложили — удовлетворительно.

Но это меня не очень радует. Хорошо, конечно, что живой. Пока живой. Однако, во‑первых, я не знаю, сколько времени стояло сердце. Их рассказам плохо верю. Не врут, но просто трудно оценить. И каждый хочет все представить лучше. Это самозащита.

Если сердце стоит более пяти минут, кора мозга гибнет. А на что он нужен, Саша, без коры? Или даже с дефектами. Впрочем, они редки, я ни разу не видел. Но разные интеллекты. Печально.

Второе. Очень мало больных выжило после остановки сердца. Почти у всех удавалось запустить, но ненадолго. Оно потом останавливалось второй, третий раз. И навсегда. Но клапан хорошо держит, остановка была по типу рефлекторной, а не от слабости сердечной мышцы. Надежда слабая. Но есть.

— Открыл глаза!

Все довольны, но восторга уже нет. Опасность слишком велика. Один Дима откровенно сияет. Может быть, он допустил ошибку, но теперь все видят, что она исправлена. Почти. И что он в самом деле заметил вовремя остановку.

Нужно заводить контрольные аппараты, чтобы не зависеть от внимания людей. Какое внимание, когда Дима уже семь часов в напряжении?

Вот опять возможна смерть. Я же знаю — надежды мало. Но сердце работает хорошо — видишь, грудь сотрясается. Не знаю, не надо себя утешать. Это от адреналина. Шансов мало.

Ну и что же дальше? Полежишь на диване, выпьешь рюмку, поплачешь сухими слезами и снова? Доколе?

А куда же мне деться? Куда? Если брошу, не будет мне счастья все равно. Ведь это значит — струсить. Я не страдаю мелочным гонором, но как я могу отойти от всего этого, от этих людей, что так смотрят на меня? Ничего взамен хирургии я им предложить не могу. Годы не те, и голова слаба. Я не Саша. Саши уже не будет.

Смешно. Люди, книги внушили мне эти «программы поведения», «модели общественного долга», и они так крепко засели, что стали моей натурой, как инстинкты. Отступиться от них не могу. Я верю Саше, что все — одна механика, но для меня‑то — это боль душевная, слезы.