|
Эта чакра также была пронзена, и прана шакти начала подниматься выше. Я постоянно видел перед собой пламя без фитиля и постоянно был наполнен блаженством. Это пламя находилось в том же самом месте, куда благочестивые индийские женщины ежедневно наносят кумкум как символ своей верности в браке. Они наносят туда кумкум во имя своих мужей или просто потому, что так требует обычай, но на самом деле это место является местонахождением Гуру, и именно там живет главное божество обители Гуру, в форме двух семенных слогов хам и кшам. Мы существуем благодаря ему. Пламя — это одна из форм высшего Гурудэва. Когда наши женщины наносят туда кумкум, они поклоняются высшему Я. Теперь времена изменились, и некоторые женщины забыли об этой обязанности. Все становится противоположным тому, как было прежде. Я продолжал видеть это божественное пламя, и когда я его созерцал, внутри него появлялись другие формы, каждая форма внутри предыдущей: сначала красная аура, затем белое пламя, затем черный свет и в конце Голубая Жемчужина. Когда я проходил через все эти различные стадии и продвигался вперед, моя радость и экстаз продолжали нарастать. Я начинал испытывать новый вид блаженства. У меня были частые видения, все они были совершенно подлинными. Когда я увидел Голубую Жемчужину, состояние моего тела и ума, а также мое понимание начали меняться. Я чувствовал в себе все больший и больший восторг, и меня наполняли чистые и благородные чувства. Я стал терять интерес ко всем формам внешних связей и пристрастился только к медитации. Я всегда спрашивал себя: «Что я увижу сегодня?» Это было единственное, чего я ждал, единственное, чем я интересовался, единственное, чем я наслаждался, и это стало моим каждодневным действием и моей каждодневной медитацией. Однажды я сел медитировать в брахмамухурту, последние ночные часы, и обнаружил себя перед погребальным костром на месте для кремации. В нем сидела незнакомая женщина. Она была окружена языками пламени, и они ее поглощали, но она была полностью погружена в медитацию. Я наблюдал за ней долгое время, а затем моя медитация прекратилась. Теперь я уже жаждал медитации, как жадный человек жаждет богатства; я думал о ней подобно тому, как мужчина вожделенно желает девушку. Я вспоминал ее, как сумасшедший, которого преследует навязчивая идея, и он возвращается к ней снова и снова. На следующий день я решил, что с этих пор моя медитация будет начинаться в полночь. Моя медитация стала настолько тонкой, что я не мог выносить шум или любое беспокойство из внешнего мира. Мне мешало, если кто-то тихо говорил. Если кто-то смеялся или лаяла собака, моя медитация прерывалась. Даже присутствие моих обычных собратьев ощущалось мною как препятствие, и я всегда думал, какое это будет облегчение, когда они уйдут. И поэтому я стал медитировать, начиная с полночи, в моей хижине в Нагаде. — 94 —
|