|
—А ты—маленькая обезьяна-туча. — Вот за это я тебя полюбил! —радостно воскликнул он и, неожиданно бросившись ко мне, принялся воодушевленно обнимать и целовать меня, от чего меня чуть не стошнило, потому что еще слишком ярко всплывал в моей памяти образ засунутой в рот руки и длиннющей струи блевотины. Осторожно высвободившись из его страстных объятий, я спросил: — Почему же ты меня полюбил? — Потому что в тебе есть образ. — Какой образ? — Ну ты все равно этого не поймешь, ты же еще европеец. — По-моему, я останусь им по гроб жизни,—засмеялся я. — Хватит о грустном, —отрезал кореец. —Пойдем, я покажу тебе свое искусство. Я увидел это место. За разговорами мы прошли несколько перекрестков, и теперь Грозовая туча указал мне на переулочек, в котором находилась бывшая тюрьма, окна которой были заложены ракушечником, что придавало ей сходство с полуразрушенной средневековой крепостью. Нас окружали глухие стены, какие-то задворки. Кореец подвел меня к тюремной стене, я взглянул на него, и мне показалось, что я вижу перед собой совершенно другого человека. Время пролетело как-то незаметно, и вечер сменился ночью, озаренной яркой сияющей луной. На улицах почти не было людей. Вдали спешил по своим делам какой-то прохожий. Кореец следил за ним одними глазами, не поворачивая головы до тех пор, пока он не скрылся за утлом, а потом посмотрел на меня, став неожиданно серьезным и отчужденным. Каким-то изменившимся, хриплым и надтреснутым голосом, в котором совершенно не чувствовалось акцента, он сказал: —Только не бойся, только не путайся, только ничего не пугайся, пожалуйста. Голос показался мне замогильным. Я был настолько ошеломлен изменениями, происшедшими с Грозовой тучей, и самой ситуацией, что как-то не обратил внимания на исчезновение акцента и вспомнил об этом только впоследствии, примерно через два года, когда Ли заговорил со мной на чистейшем русском языке и сказал: — Сегодня я говорю с тобой без акцента, потому что ты научился слушать меня. потому что именно акцент заставлял тебя внимательно прислушиваться к тому, что я говорю. Теперь я могу говорить с тобой, как с равным. Наконец-то, мой маленький брат, ты стал большим братом. Но это случилось потом, а тогда я ошеломленно наблюдал какую-то невероятно торжественную перемену в его осанке, в его позе, в его взгляде. Мне показалось, что он вырос. Его костюм, который выглядел таким грязным и отвратительным днем, совершенно преобразился ночью, образовав единое целое с этим непредсказуемым человеком. Исчезли мелкие детали, и осталось только общее впечатление от фигуры, облитой лунным светом, неожиданно ярким для осени. — 40 —
|