|
В негодующих и сильных тонах я описал ребятам преступление: ограбить старуху, у которой только и счастья, что в этих несчастных тряпках, ограбить, несмотря на то, что никто в колонии так любовно не относился к ребятам, как она, ограбить в то время, когда она просила помощи, – это значит действительно ничего человеческого в себе не иметь, это значит быть даже не гадом, а гадиком. Человек должен уважать себя, должен быть сильным и гордым, а не отнимать у слабых старушек их последнюю тряпку. Либо моя речь произвела сильное впечатление, либо и без того у колонистов накипело, но на Буруна обрушились дружно и страстно. Маленький вихрастый Братченко протянул обе руки к Буруну: – А что? А что ты скажешь? Тебя нужно посадить за решетку, в допр посадить! Мы через тебя голодали, ты и деньги взял у Антона Семеновича. Бурун вдруг запротестовал: – Деньги у Антона Семеновича? А ну, докажи! – И докажу. – Докажи! – А что, не взял? Не ты? – А что, я? – Конечно, ты. – Я взял деньги у Антона Семеновича! А кто это докажет? Раздался сзади голос Таранца: – Я докажу. Бурун опешил. Повернулся в сторону Таранца, что-то хотел сказать, потом махнул рукой: – Ну что же, пускай и я. Так я же отдал? Ребята на это ответили неожиданным смехом. Им понравился этот увлекательный разговор. Таранец глядел героем. Он вышел вперед. – Только выгонять его не надо. Мало чего с кем не бывало. Набить морду хорошенько – это действительно следует. Все примолкли. Бурун медленно повел взглядом по рябому лицу Таранца. – Далеко тебе до моей морды. Чего ты стараешься? Все равно завколом не будешь. Антон набьет морду, если нужно, а тебе какое дело? Ветковский сорвался с места: – Как – «какое дело»? Хлопцы, наше это дело или не наше? – Наше! – закричали хлопцы. – Мы тебе сами морду набьем получше Антона! Кто-то уже бросился к Буруну. Братченко размахивал кулаками у самой физиономии Буруна и вопил: – Пороть тебя нужно, пороть! Задоров шепнул мне на ухо: – Возьмите его куда-нибудь, а то бить будут. Я оттащил Братченко от Буруна. Задоров отшвырнул двух-трех. Насилу прекратили шум. – Пусть говорит Бурун! Пускай скажет! – крикнул Братченко. Бурун опустил голову. – Нечего говорить. Вы все правы. Отпустите меня с Антоном Семеновичем, – пусть накажет, как знает. Тишина. Я двинулся к дверям, боясь расплескать море зверского гнева, наполнявшее меня до краев. Колонисты шарахнулись в обе стороны, давая дорогу мне и Буруну. — 20 —
|