|
Когда после революции робко начала появляться советская детская литература, то по мере ее появления можно было все больше и больше искоренять старый материал, который я старался охарактеризовать в первой части моего доклада. Протест некоторых представителей интеллигентского мещанства базировался, с одной стороны, на привычках к старой литературе, а с другой — на опасении, что новые революционные люди, при их полном непонимании такого нежного цветочка, как детская душа, своим грубым сапожищем растопчут этот цветочек и начнут угощать детей раскаленным железом и т. д. Нужно с печалью согласиться, что они были отчасти правы и что известная такая наклонность угощать этакими стальными клецками детей появилась. Занявшись с жаром этим делом, с энтузиазмом, достойным лучшей участи, но без умения, мы очень часто действительно создавали, и как будто распространяли, и как будто даже хвалили такие произведения, в которых ничего художественного на самом деле не было. Но создавать не художественную детскую литературу для детей, конечно, противоречие в самом определении. Но это продолжалось недолго, и если продолжается сейчас, то сейчас уже продолжается как грех, как неудача, как вещь осужденная. Для всякого ясно, что опору детской художественной литературы мы должны искать в глубочайшем понимании, что такое художественный эффект вообще и чем вообще больше должно располагать произведение, чтобы производить такой эффект на детское сознание. В тезисах доклада Ленинградской конференции отмечено, что в нашей современной детской литературе «мораль подана крайне грубо». Всякий, кто знает нашу современную литературу, скажет, что это совершенно верно, но надо задуматься насчет того, почему это так. Дело в том, что вводить социально-политический элемент или в этом смысле мораль, общественно-моральный элемент в книгу для маленьких читателей — вещь до крайности трудная. Как только вы этот элемент введете как таковой, т. е. не растворив его в образах, так вы получите тот недостаток, о котором говорится здесь как о грубой морали, и это будет противоречить нашим задачам, это будет лишать ребенка всего его интереса к книге. Недаром Белинский, а за ним Плеханов говорили, что как только общественно-политическая мораль выступает из-за образа и непосредственно напирает на читателя, то и у взрослого падает интерес; что же можно сказать о ребенке? Вы берете социально-политическую истину, общественно-моральный тезис, претворяете в норму поведения или разделяете на норму понимания ребенка и стараетесь вложить его в живой образ так, чтобы он был интересен ребенку, — задача почти совершенно непосильная. Я не хочу сказать этим, что — знаете, не будем стараться давать детям дошкольного возраста социально-политическую, общественно-моральную литературу. Нет, давайте будем стараться, но будем помнить, что это необычайно трудно и что даже талантливому человеку это один раз удается, а второй раз нет, а у менее талантливых людей будет гораздо больше неудач, так как это необычайно трудно. На утешение нам должно быть то, что мы создали прекрасную детскую книгу, в которой графика, иллюстрация играют главную роль. Ведь в чем сила графики? Она, в отличие от живописи, представляет собой род литературы, это иллюстративный жанр: может быть, украшающая графика — это иное дело, но я говорю о графике, имеющей определенное содержание. Графическими средствами можно, как и иероглифами, наглядно рассказать любую вещь. А наша графика находится сейчас в цветущем состоянии, мы переживаем высокий уровень развития графики, она занимает сейчас едва ли не первое место в Европе, и одной из пружин, поднявших графику на такую высоту, является неграмотность нашей страны и наше внимание к детской литературе, хотя очень часто жалуются еще и теперь на недостаток этого внимания. Наша графика получила огромный плакатный заказ, как нигде в мире, и огромный детский книжный заказ, детский иллюстрированный заказ, и не удивительно, что, например, иностранная критика, говоря о нашей детской книжке, отмечает прежде всего эти достоинства ее графической стороны. — 110 —
|