|
Козима же, которая была на двадцать четыре года моложе композитора, представляла собой совершенную противоположность Минне. Внебрачная дочь известного и влиятельного в обществе венгерского композитора Ференца Листа, она воспитывалась в атмосфере духовного превосходства и ярких, порой революционных идей. Несмотря на восприятие самим Вагнером обеих дочерей Листа как «подростков‑девушек», производивших впечатление «чрезвычайно застенчивых» молодых особ (об этом он вспоминал, описывая первое знакомство с ними), Козима формировалась уверенной и сильной личностью. Оценка Вагнера неудивительна, ведь в это время уже достаточно зрелый композитор был захвачен коротким любовным романом с Матильдой Везендонк, вдохновительницей его оперы о Тристане и Изольде. Дочь Листа росла в атмосфере одухотворенности и благодаря вниманию отца постоянно находилась в гуще творческих событий, как и сам Вагнер в юности, поэтому прониклась духом музыкального реформаторства. Круг ее общения с раннего детства – творческая элита, с осознанием собственного интеллектуального могущества взиравшая на будущее искусства. Это, конечно, отразилось как на ее самооценке, так и во взглядах на мир, более раскрепощенных, чем у большинства современниц. Ее матерью была писательница Мари д’Агу, которую Арсен Меликян в своем повествовании о Вагнере и Ницше без обиняков называет светской львицей. Эта оценка крайне важна, ибо объясняет поразительную женскую смелость Козимы, поверившую в любовь во внебрачных отношениях. Она в чем‑то повторила судьбу своей матери и, как истинное дитя богемы, жила шокирующе бесстрашно, ничуть не опасаясь общественного мнения, осуждения окружающих или уличных сплетен. Кажется, по своим внутренним убеждениям относительно роли и возможностей женщины в обществе и в семье она бы гармонично вписалась в середину XX столетия. Знакомство с окружением отца, которого не почитали в музыкальной среде разве что ханжи да редкие дилетанты, наложило глубокий отпечаток на ее восприятие искусства и построение особой системы ценностей. Лист был истинным эстетом и оказывал влияние на формирование взглядов всей культурной элиты Европы, его же искренняя привязанность к детям способствовала тому, что им передалась часть его внутренней силы и, самое главное, духовное начало как главный жизненный ориентир. Это стало ключевым моментом в отношениях Козимы и Рихарда. В системе координат Козимы духовное и возвышенное являлось краеугольным камнем бытия и неотъемлемой частью тонкого ощущения души Природы, редкой и пленяющей способности чувствовать красоту мира. Тем более удивительно, что ее женская одухотворенность никак не соотносилась с общественной моралью – факт, свидетельствующий о недюжинной и явно несвойственной женщинам того времени душевной силе. Это все чудесным образом совпало со взглядами всегда мятежного Вагнера, который свое восхождение к вершинам духа и музыки во многом построил на публичном низвержении других авторитетов, насмешке над общественными нормами. А уж о простейшей житейской морали он судил исключительно с позиции своей духовной силы: он презирал все, что был в силах презреть (кстати, возможно, именно невообразимая и отталкивающая асоциальность композитора вдохновила Ницше, которого Вагнер также недальновидно отверг, на создание его афоризмов о морали). — 130 —
|