|
Джин Лекки, выступившей в роли серьезного партнера и неформального секретаря. Этот случай ясно показывает, что девушка была отнюдь не легкомысленно порхающей птичкой; она представляла собой достаточно многогранный тип сильной и уверенной женщины, способной рассматривать свою роль как миссию. И ревностно исполнять ее. Напротив, Луиза, которую так и хочется назвать бедняжкой, представляла роль женщины сквозь призму жизненной драмы своей матери, всегда одинокой мученицы, ведущей образ жизни не то монахини, не то засушенного цветка из гербария, некогда прекрасного, а теперь высохшего. Для нее самоподавление являлось неотъемлемой чертой личности, и потому ей редко удавалась смена настроений, она часто казалась окружающим однообразной и скучной и никогда – игривой. Любопытное воспоминание о ней их дочери Мэри приводит Джон Диксон Карр: «Туи, седая, сколько себя помнила Мэри [ей в тот момент исполнилось четырнадцать], оставалась милосердным божеством, щедро расточающим улыбки, но не способным принимать участия в играх, разве что в живых картинках». Кажется, это наиболее точная характеристика Луизы, не нуждающаяся в каких‑либо комментариях. Для стремящегося к развитию и полноценной жизни Конан Дойля Джин становилась естественным продолжением его природных склонностей, тогда как самопожертвование Луизы со временем становилось приторным, от чего першило в горле. Он, впрочем, мог и не признаваться сам себе в таких ощущениях, подавлять ключевое противоречие своей семейной жизни. Но то, чего он подавлять не мог и, очевидно, не желал, – это стремление обрести любовь, на которую он был способен. При этом нет смысла осуждать Туи, которая в своей жизни сделала все, что могла. Жизнь открыла ей маленький светлый коридор из темного подвала детства и юности в виде встречи с доктором Артуром, но воспользоваться этим светом она не сумела; слишком сильно и очевидно было притяжение ужасного периода взросления, слишком нелепой была ее жизнь до замужества. Все, на что оказалась способна эта кроткая и бесконечно добрая душа, – жить безропотно для мужа и детей, стараясь не мешать ему и даже как‑то стыдясь своей ужасной болезни и приближающейся смерти. «Она не ощущает телесной боли и беспокойства, относясь ко всему с обычным своим тихим и смиренным равнодушием», – писал Артур Конан Дойль за несколько дней до смерти жены. Он сам был подавлен величием ее жертвы. И если верны идеи о психической основе любой болезни, то туберкулез маленькой и стойкой Туи определенно являлся производной того чудовищного несоответствия между нею и одержимым великаном, который боролся, но не мог жить без согласия с самим собой. — 103 —
|