|
Но это отнюдь не фатальные обстоятельства, это фатальное мировоззрение, сопутствующая поэтическому восприятию мира вызывающая и вопиющая неспособность мириться с реалиями. Поэт, по всей видимости, отличается от всех других типов творцов тем, что меньше способен к раздвоению личности: жить в одном мире, а создавать в другом для философа, писателя или художника еще приемлемо; для поэта – почти невозможно. Разрыв между двумя мирами приводит либо к потере творческой тяги, либо к потере жизни, причем последнее с настоящими поэтами случается гораздо чаще. Воспитание и формирование личности Марины Цветаевой сделало невозможным компромисс – она, словно находясь в плену магнитного поля, испытывала одновременное влечение к Любви и к Смерти, все иное имело слишком малое значение… Похоже, что именно этот разрыв между двумя внутренними мирами Марины Цветаевой, ее бесконечное и порой мрачное балансирование и порождало горные цепи устремленных ввысь стихов. Само появление их было для женщины временным освобождением, гипнотическим самолечением, потому что ей удавалось вводить себя в транс и находиться там, на колдовском сеансе целительной психотерапии, до тех пор, пока душе не становилось легче. Не научившись делать ничего, кроме срывающихся и кричащих строф, она дважды была обречена писать. Суровое время революций, переворотов и войн с их довоенными и послевоенными периодами резко обострило ее противоречия с реальностью. А значит, и подстегнуло к новым потокам песен надломленной с детства души. Островками спасения служили лишь бесконечные влюбленности, которые она и воспевала в стихах, обнажаясь до такой душевной наготы, на которую не решался никто из современников. Эта отвага бить по современникам фонтаном интимности породила интерес и удивление, а скандальность и дисгармоничность личной жизни привели к тому, что Цветаевой стали уделять гораздо больше внимания, чем ее более сдержанным и уравновешенным современникам. Годы творческого становления совпали с достатком, поэтому Марине было нетрудно опубликовать и второй сборник стихов, так же как и сборник рассказов своего избранника Сергея Эфрона. В это же время молодая поэтесса Цветаева получила литературную премию – свидетельство признания ее таланта. Несмотря на неоднозначные оценки критиков, она в этот период демонстрировала изумительную последовательность; она действовала вопреки всем существующим преградам, постепенно завоевывая не только внимание, но и признание современников. Но последовательность была взорвана этим самым признанием; за место в литературном клубе уже не надо было бороться. На время она замкнулась в семейной жизни, отдавшись заботам о первой дочери; для окружающих обнажились и ее эгоцентризм, нетерпимость к людям и даже злость, привычка не считаться ни с кем и ни с чем. Даже короткие мгновения пьянящего беспробудного счастья ее мечущаяся, неустойчивая натура не могла выдержать; для Марины любые изменения, даже к худшему, оказывались предпочтительнее покоя. Ею владела какая‑то томительная фобия покоя; как душевно больной человек боится преследования темных сил, так она боялась душевной пустоты, ужасалась что‑то не успеть. Только налаживалась размеренная стабильная жизнь, как неизменно срабатывала заведенная где‑то внутри пружина, звонил будильник, требуя немедленных перемен. И Марина, для которой весь мир был подобен карточным домикам, людям‑манекенам, вращающимся вокруг нее – центра, поступала так, как душе желалось. Чужие боли и страдания мгновенно вытеснялись, ибо необходимо было тестировать свою собственную тоску – барометр ощущений у нее быстро зашкаливал за темную, недопустимую для большинства остальных людей плоскость. — 203 —
|