|
Но период сладострастия истек быстрее, чем это можно было бы ожидать. За ним снова была тяжелая кропотливая работа без сна и отдыха, и по большей части за кусок хлеба. Моцарт увидел, какое лицо у славы, но он не ожидал, что этот восхитительный облик так быстро исчезнет из виду. Словно это было манящее в бездну привидение. А он так и не научился быть практичным и сделать из музыки бизнес. Он слишком зависел от своего времени, войн, вкуса императора, но мужественно стоял на своем, не пытаясь подстроить силу великого искусства под скоротечную моду или лишенные вкуса пожелания поверхностной и толстокожей публики, часто не способной выдержать глубины его музыки. Обыватели, как, впрочем, это было во все времена, испытывали трепетное благоговение перед бравурно‑простыми и легкими для запоминания мелодиями, но не в состоянии были подняться до Моцарта. А он, великий и несчастный одновременно, не желал и не мог спуститься до вычурного и безликого. Моцарт не мог писать простенького и продаваемого, а его пленительные и бессмертные симфонии, будучи неисполненными, мертвым грузом ложились в ящики семейного сейфа. Борьба за существование, за то, чтобы удержаться между срывом и славой, продолжалась. Как обычно, облегчение приносил новый заказ. В Праге ожидали новую оперу, и последовавшая затем победа «Дон‑Жуана» была такой же ослепительно яркой, как и победа «Фигаро». Публику пленила величественная и уверенная музыка, но еще больше покорила сила духа ее создателя. Очередной спрос на Моцарта, а также появившиеся в газетах статьи о том, что знаменитый композитор может навсегда покинуть страну, наконец произвели впечатление и на австрийского императора, который после кончины своего главного придворного музыканта Глюка все‑таки пожаловал высокую должность и Вольфгангу Моцарту. Правда, не столь высокую, как Глюку: Моцарт при своей необычайной творческой плодовитости стал лишь третьим музыкантом после более приближенных Сальери и Бонно. Жалованье Моцарта оказалось в три раза меньшим, нежели у Глюка, и его никак не хватало, чтобы свести концы с концами. Но когда вскоре после этого ушел из жизни престарелый Бонно, императорским капельмейстером стал не Моцарт, а более посредственный Сальери, сумевший благодаря интригам приблизиться к императору. Еще большим потрясением для музыкального мира оказалась смена императора. Нового же монарха слишком мало интересовала музыка и проблемы музыкантов. Безуспешной оказалась и попытка Моцарта устроить свою жизнь в Германии. А предложение попытать счастья в Англии он принять не рискнул – из‑за болезни жены. — 237 —
|