Тексты по истории социологии XIX-XX вв. Хрестоматия

Когда же случилось, что у такого большого количества людей возникло это странно враждебное отношение к цивилизации, на этой основе сформировалось осуждение, обусловленное специфическими историческими событиями. Мне ка­жется, что я знаю о последнем и предпоследнем таком событии. Я не обладаю дос­таточными знаниями для того, чтобы восстановить цепочку этих событий на протяжении достаточно длительного периода истории живых видов, но фактор подобного рода, враждебный цивилизации, уже имел место, когда Христианство одержало верх над языческими религиями. Это было тесно связано с тем, что Христианская доктрина низко оценивала земную жизнь. Предпоследнее событие подобного рода произошло, когда в результате роста географических открытий было положено начало контактам с примитивными народами и расами. В резуль­тате недостаточного наблюдения и ошибочного взгляда на их обычаи и традиции европейцы приняли их образ жизни за простой и счастливый, с низким уровнем потребностей, недоступный пришельцам, обременным превосходством цивилиза­ции. Более поздний опыт внес коррективы в некоторые из этих выводов. Во мно­гих случаях наблюдатели ошибочно принимали за отсутствие сложных культурных потребностей то, что на самом деле существовало благодаря щедрости природы и легкости, с которой удовлетворялось большинство человеческих потребностей. Последний случай особенно хорошо знаком нам. Он возник тогда, когда люди узнали о механизме невроза, грозившем подорвать даже ту малую долю счастья, которой наслаждались цивилизованные люди. Было обнаружено, что человек становится невротичным, так как не может вынести весь объем лишений, который общество навязывает ему в угоду своим культурным идеалам, и отсюда следовало, что в результате уничтожения или сокращения этих требований они вернут возможность счастья.

Существует также дополнительный фактор разочарования. Последние несколь­ко поколений человечества колоссально продвинулись в области естественных наук, их техническом применении и установлении такого контроля за природой, которой раньше был немыслим. Этапы этого продвижения общеизвестны и нет нужды перечислять их. Люди по праву гордятся этими достижениями. Но они, кажется, поняли, что эта новоявленная власть над пространством и временем, это покорение сил природы, которое является реализацией мечты, существовавшей на протяжении тысяч лет, не прибавили им удовольствия в жизни и не сделали их более счастливыми. Признавая этот факт, мы должны с удовлетворением заме­тить, что власть над природой не является единственным условием человеческого счастья, равно как и не является единственной целью культурного развития. Мы не должны делать вывод о том, что технический прогресс не несет ценности для экономики нашего счастья. Может возникнуть вопрос: "Неужели мы не получаем удовольствия, не усиливаем непосредственного ощущения счастья, если можем слышать голос своего ребенка, живущего за сотни миль, столько, сколько захотим; или если можем узнать в максимально короткий срок, что друг благополучно проделал длинное и трудное путешествие и достиг конечного пункта?" Неужели ничего не значит то, что медицина достигла огромных успехов в борьбе с детской смертностью и опасностью заражения женщины в период родов, в значительном увеличении продолжительности жизни цивилизованного человека? К этому еще можно добавить целый список достижений подобного рода, которыми мы обязаны пресловутому научно-техническому прогрессу. Но здесь слышится голос крити­чески настроенного пессимиста, который предупреждает нас о том, что все это относится к разряду "дешевого удовольствия" - в духе анекдота - удовольствия, получаемого от того, что голую ногу, вынутую из под одеяла на зимний холод, убирают в тепло. Если бы расстояния не были покорены при помощи железных дорог, мой ребенок никогда бы не покинул свой родной город, и мне бы не понадобился телефон для того, чтобы услышать его голос; если бы по океанам не плавали корабли, мой друг не отправился бы в морское путешествие, и мне не нужна была бы телеграмма, чтобы успокоить свои волнения о нем. Какая польза в сокращении детской смертности, если именно это сокращение налагает на нас самые большие ограничения в деторождении, и в общем-то, мы воспитываем детей не больше, чем до воцарения гигиены. И опять же мы создали такие сложности для половых отношений в семейной жизни, что возможно, и действуем вопреки полезным результатам естественного отбора? И, наконец, что хорошего в долгой ясизни, если она трудна и лишена удовольствий, если в ней так много страданий, что мы можем только радоваться смерти, как избавлению от них?