|
«Джонсон: Теперь само образование стало ремеслом. Челопек приходит к книгопродавцу и получает, что ему нужно. Мы покончили с покровительством. Когда просвещение было в младенческом состоянии, некоторых великих людей хвалили за покровительство ему. Это способствовало его распространению. Когда же оно становится всеобщим, автор оставляет великих и апеллирует к большинству. Босвелл: Постыдно, что теперь авторам не покровительствуют лучше. Джонсон: Нет, сэр. Если образование не может прокормить человека, если он должен сидеть с протянутой рукой, пока кто-нибудь не накормит его, это тоже плохо для него, и лучше пусть будет так, как есть. При покровительстве сколько лести! Сколько лжи! Когда человек независим, он разбрасывает истину среди многих, чтобы они брали ее, как им угодно; при покровительстве же он должен говорить то, что приятно его патрону, и это с одинаковой вероятностью может быть как истиной, так и ложью. 1 Уотсон: Но разве не получается сейчас так, что вместо того, чтобы льстить одному человеку, мы льстим веку. Джонсон: Нет, сэр. Мир всегда позволяет человеку высказать то, что он сам думает»2. Конечно, Джонсон не совсем прав. В капиталистическом обществе писатель непосредственно зависим не от публики, а от владельцев соответствующих Средств массовой коммуникации. Свобода художника, писателя, философа, который должен оглядываться на мнения издателей, продюсеров, редакторов, безусловно, ограничена. Но все-таки она неизмеримо больше, чем свобода придворного поэта, ориентирующегося на личный вкус своего господина. Это зависимость уже не от определенного лица, а от господствующего класса. Но этот класс и его общественное мнение неоднородны; кроме того, по мере созревания и 362 пробуждения рабочего класса общественная жизнь все сильнее пропитывается его стремлениями. Это дает интеллигенту достаточно широкий выбор для самоопределения, причем этот акт отнюдь не автоматический. И относительная автономия интеллигенции, и пестрота ее социального происхождения, и сама природа интеллектуальной деятельности делают интеллигенцию средоточием социальных драм и конфликтов. Объективно-исторические столкновения классовых интересов превращаются здесь во внутренние конфликты идей и принципов. Эта особенность положения и социальных функций интеллигенции способствовала выработке у нее специфического самосознания, чувства своей исключительности, «элитарности». Конкретное содержание этого чувства может быть весьма различным. У одних оно выливалось в повышенное сознание своей ответственности перед народом, в стремление быть не только мозгом, но и совестью страны. У других «элитаризм», напротив, проявляется в пренебрежении к массам, снобизме и требовании для себя особых привилегий. — 272 —
|